Шел снег. Если сощуриться и долго смотреть вверх, покажется, что Небо с Землёй плывут навстречу, и уже не понять, то ли снежинки спускаются на лицо, то ли сам летишь, летишь вверх...
Мария Семенова
Мария Семенова
2 годы назад
2 годы назад
2 годы назад
Если я сама тебе напишу ты обещаешь со мной пойти на встречу, пройти прогуляться или просто выпить кофе а там уже как получиться?
2 годы назад
2 годы назад
2 годы назад
Люди не знают, что такое настоящее счастье. Но многие предполагают, что счастье - это новый айфон, подаренный на день рождения, или вещица, изготовленная знаменитой фирмой. На самом деле, все это мелочи, по сравнению с маминой улыбкой, с радугой, которая появилась на небе после утреннего дождика, с осознанием того, что все твои родные живы и здоровы, по сравнению с тем, что тебя любят и ценят. Мы не замечаем мелочей, но именно они приносят нам больше всего счастья.
Показать больше
2 годы назад
Если ты почувствуешь, что ты и твоя жизнь – это часть природы, то перестанешь торопиться. И будешь жить. В своем ритме. И обязательно все успеешь. Ведь вырасти успевают все цветы: сначала крокусы, потом нарциссы, потом тюльпаны… И нельзя же сказать, что тюльпан опоздал, потому что крокус вырос раньше.
Рудите Брувере
Рудите Брувере
Показать больше
2 годы назад
УДАРИЛА ОДНОКЛАССНИКА
Дочь пришла из школы с виноватой физиономией и со строгой записью в дневнике: «Ударила своего одноклассника! Просьба разобраться и провести беседу!»
Начала разбираться — позвонила учительнице. Да, взяла и ударила. Он её не бил. А она ему — хрясь! — и прямо по физиономии. И со всей силы. Ребята могут подтвердить.
…В первый раз я подралась с мальчиком в детском саду. Он ударил меня в раздевалке сапогом по голове. Он бил всех, сильно и больно, мальчиков и девочек, все его боялись, он был без тормозов. Ему было очень смешно, когда жертва плакала. Хорошо помню, как он смеялся и радовался, когда у меня из рук вырвали сапог, занесённый для ответного удара, но не помню, как я чисто технически умудрилась загнать ему в ноздрю сухую горошину. Мальчика водили к врачу. Больше он меня не трогал.
В первом классе меня единственный раз в жизни дёрнули за куцые хвостики, которые тщательно сооружала мама из моих не желавших расти волос. Я обернулась и врезала улыбающемуся до ушей любителю чужих хвостиков пеналом по голове. Советским металлическим пеналом-коробкой, которым можно было заколачивать гвозди, — и больше никто и никогда не прикасался к моим хвостикам.
С мальчишками я много и успешно дралась на равных — до тех пор, пока не выяснилось, что эти же вопросы можно решать другими, менее травматичными, но часто более болезненными способами. И хорошо помню причины, по которым начиналась драка: я совершала поступки, не совместимые со званием девочки, когда мальчик делал что-то, на что, по его мнению, я ответить не могла, ещё и радовался при этом: например, бил сапогом и ждал, что я буду сидеть и реветь, или дёргал за хвостики, зная, что я не смогу ответить тем же, отнимал что-то и держал, зная, что я не смогу дотянуться, и так далее.
В третьем классе Антон, с которым у нас была честная борьба за лидерство, не омрачённая пока всякими гендерными заморочками, на перемене задрал на мне юбку. Это был удар ниже пояса, потому что ответить чем-либо адекватным по степени унижения я не могла. Он удирал от меня, перепрыгивая с парты на парту и радостно хохоча, а я стояла внизу (тоже символический акт унижения) и, сжимая кулаки, смотрела на его удаляющуюся спину в чёрной водолазке. Мы только что пришли с завтрака, и я держала в руке творожный сырок в шоколадной глазури. В те времена их продавали в бумаге, они всегда текли и быстро превращались в кашу. И, посмотрев на свою руку, я поняла, что сейчас поражение обернётся полной и бескомпромиссной победой. Я медленно и аккуратно, никуда не торопясь, развернула этот сырок. Планеты надо мной выстроились в одну линию — и я точно знала, что сейчас у меня всё получится. Антон уже сделал один круг по партам и пошёл на второй, удаляясь в конец класса. Одноклассники почтительно хихикали, стоя у стен, девочки смотрели на меня сочувственно. Я, улыбаясь, занесла руку с сырком, размахнулась и бросила. Сырок просвистел через весь класс и влепился аккурат в центр его спины, роскошным белым снежком посреди чёрной водолазки. Остаток перемены мне пришлось провести в женском туалете, слушая, как разъярённый Антон ломает дверь. Я сидела на подоконнике, болтала ногами и была совершенно счастлива.
…Как я и думала, всё-таки моя дочь «ударила своего одноклассника» не просто так. Он целенаправленно её доводил, добиваясь того, чего все они добиваются такими способами. Она попросила его не трогать чехол с очками — а он его трогал, потом хватал, потом размахивал у неё перед носом, а она просила и просила, а потом играл с ней в игру «а ну-ка отними», ненависть к которой она, вероятно, унаследовала от меня, и ему было ужасно весело. И тогда она, интуитивно выбирая между двумя способами — пожаловаться учительнице или решить вопрос самой, — врезала ему по физиономии. Современные пеналы мягкие и в таких делах бесполезные, учебники тонкие и несолидные, поэтому она обошлась рукой.
И представила я себе всю эту картину в красках — как она просит, уговаривает, а он смеётся, и прячет чехол за спиной, а она и злится, и переживает, потому что ей строго-настрого велено беречь очки, и поняла, что сказать мне ей нечего. И теперь она стоит, несчастная, передо мной, опустив голову, потому что в школе ей, наверное, уже объяснили, что девочки так себя не ведут и что все вопросы можно решить словами, в ожидании моих гневных речей. И я махнула рукой на всю эту педагогику.
— Ну и молодец, — говорю, — всё правильно сделала.
И обняла, и поцеловала её, совершенно ошалевшую, и мы пошли обедать. А в дневнике я написала: «Разобралась. Поговорила. Ругать не буду, потому что я бы на её месте поступила точно так же».
Ксения Кнорре Дмитриева
Дочь пришла из школы с виноватой физиономией и со строгой записью в дневнике: «Ударила своего одноклассника! Просьба разобраться и провести беседу!»
Начала разбираться — позвонила учительнице. Да, взяла и ударила. Он её не бил. А она ему — хрясь! — и прямо по физиономии. И со всей силы. Ребята могут подтвердить.
…В первый раз я подралась с мальчиком в детском саду. Он ударил меня в раздевалке сапогом по голове. Он бил всех, сильно и больно, мальчиков и девочек, все его боялись, он был без тормозов. Ему было очень смешно, когда жертва плакала. Хорошо помню, как он смеялся и радовался, когда у меня из рук вырвали сапог, занесённый для ответного удара, но не помню, как я чисто технически умудрилась загнать ему в ноздрю сухую горошину. Мальчика водили к врачу. Больше он меня не трогал.
В первом классе меня единственный раз в жизни дёрнули за куцые хвостики, которые тщательно сооружала мама из моих не желавших расти волос. Я обернулась и врезала улыбающемуся до ушей любителю чужих хвостиков пеналом по голове. Советским металлическим пеналом-коробкой, которым можно было заколачивать гвозди, — и больше никто и никогда не прикасался к моим хвостикам.
С мальчишками я много и успешно дралась на равных — до тех пор, пока не выяснилось, что эти же вопросы можно решать другими, менее травматичными, но часто более болезненными способами. И хорошо помню причины, по которым начиналась драка: я совершала поступки, не совместимые со званием девочки, когда мальчик делал что-то, на что, по его мнению, я ответить не могла, ещё и радовался при этом: например, бил сапогом и ждал, что я буду сидеть и реветь, или дёргал за хвостики, зная, что я не смогу ответить тем же, отнимал что-то и держал, зная, что я не смогу дотянуться, и так далее.
В третьем классе Антон, с которым у нас была честная борьба за лидерство, не омрачённая пока всякими гендерными заморочками, на перемене задрал на мне юбку. Это был удар ниже пояса, потому что ответить чем-либо адекватным по степени унижения я не могла. Он удирал от меня, перепрыгивая с парты на парту и радостно хохоча, а я стояла внизу (тоже символический акт унижения) и, сжимая кулаки, смотрела на его удаляющуюся спину в чёрной водолазке. Мы только что пришли с завтрака, и я держала в руке творожный сырок в шоколадной глазури. В те времена их продавали в бумаге, они всегда текли и быстро превращались в кашу. И, посмотрев на свою руку, я поняла, что сейчас поражение обернётся полной и бескомпромиссной победой. Я медленно и аккуратно, никуда не торопясь, развернула этот сырок. Планеты надо мной выстроились в одну линию — и я точно знала, что сейчас у меня всё получится. Антон уже сделал один круг по партам и пошёл на второй, удаляясь в конец класса. Одноклассники почтительно хихикали, стоя у стен, девочки смотрели на меня сочувственно. Я, улыбаясь, занесла руку с сырком, размахнулась и бросила. Сырок просвистел через весь класс и влепился аккурат в центр его спины, роскошным белым снежком посреди чёрной водолазки. Остаток перемены мне пришлось провести в женском туалете, слушая, как разъярённый Антон ломает дверь. Я сидела на подоконнике, болтала ногами и была совершенно счастлива.
…Как я и думала, всё-таки моя дочь «ударила своего одноклассника» не просто так. Он целенаправленно её доводил, добиваясь того, чего все они добиваются такими способами. Она попросила его не трогать чехол с очками — а он его трогал, потом хватал, потом размахивал у неё перед носом, а она просила и просила, а потом играл с ней в игру «а ну-ка отними», ненависть к которой она, вероятно, унаследовала от меня, и ему было ужасно весело. И тогда она, интуитивно выбирая между двумя способами — пожаловаться учительнице или решить вопрос самой, — врезала ему по физиономии. Современные пеналы мягкие и в таких делах бесполезные, учебники тонкие и несолидные, поэтому она обошлась рукой.
И представила я себе всю эту картину в красках — как она просит, уговаривает, а он смеётся, и прячет чехол за спиной, а она и злится, и переживает, потому что ей строго-настрого велено беречь очки, и поняла, что сказать мне ей нечего. И теперь она стоит, несчастная, передо мной, опустив голову, потому что в школе ей, наверное, уже объяснили, что девочки так себя не ведут и что все вопросы можно решить словами, в ожидании моих гневных речей. И я махнула рукой на всю эту педагогику.
— Ну и молодец, — говорю, — всё правильно сделала.
И обняла, и поцеловала её, совершенно ошалевшую, и мы пошли обедать. А в дневнике я написала: «Разобралась. Поговорила. Ругать не буду, потому что я бы на её месте поступила точно так же».
Ксения Кнорре Дмитриева
Показать больше
2 годы назад
Когда открываешь вечером дверь своего дома и слышишь, как маленькие ножки бегут и кричат: "Ура!! Папа пришел!" Потом прыгают и обнимают своими детскими ручонками — вот это счастье, мужчины!
2 годы назад
Стадо за телёнком не ходит
Все школьные каникулы я проводила у бабушек в деревне. Они жили по соседству и обе держали скотину.
И конечно, обязанностью внуков было помочь отогнать утром коров на пастбище, а вечером обратно загнать в стойло. Что такое сенокос, я знаю не по наслышке и могу отличить копну от стога.
Естественно каждый год в стаде были свои телята и они были отдельной забавой. Когда они ели из ведра молоко с хлебом или специальную кашу, ведро обязательно надо крепко держать, иначе они его опрокинут, потому что еще бестолковые, говорила бабушка.
А когда выпускаешь их из стайки, они начинают прыгать как козлята. На наш вопрос, почему они так делают, "потому что они еще дети," отвечала бабушка.
Меня всегда поражало, как телята на таком огромном пастбище находят свою маму, чтобы присосаться к вымени. Не корова находила своего теленка, а именно теленок приходил к своей маме!
Т.е взрослое стадо за телятами не ходит, они сами идут за своим стадом...
Я подумала, что это отличная метафора для детоцентрированных семей. Где вся жизнь семьи крутится вокруг детей. Где есть некоторый перекос гипертрофированного фокуса внимания в сторону детей. Когда у взрослых не остаётся места и сил для своей взрослой жизни.
Конечно, в жизни людей всё гораздо сложнее, но при четких и ясных границах механизмы организмической саморегуляции работают и границы в семейной системе постепенно восстанавливаются, просто иногда выдержать эти границы бывает очень трудно.
Но всё же, стадо за теленком не ходит!
Олейник Татьяна
Все школьные каникулы я проводила у бабушек в деревне. Они жили по соседству и обе держали скотину.
И конечно, обязанностью внуков было помочь отогнать утром коров на пастбище, а вечером обратно загнать в стойло. Что такое сенокос, я знаю не по наслышке и могу отличить копну от стога.
Естественно каждый год в стаде были свои телята и они были отдельной забавой. Когда они ели из ведра молоко с хлебом или специальную кашу, ведро обязательно надо крепко держать, иначе они его опрокинут, потому что еще бестолковые, говорила бабушка.
А когда выпускаешь их из стайки, они начинают прыгать как козлята. На наш вопрос, почему они так делают, "потому что они еще дети," отвечала бабушка.
Меня всегда поражало, как телята на таком огромном пастбище находят свою маму, чтобы присосаться к вымени. Не корова находила своего теленка, а именно теленок приходил к своей маме!
Т.е взрослое стадо за телятами не ходит, они сами идут за своим стадом...
Я подумала, что это отличная метафора для детоцентрированных семей. Где вся жизнь семьи крутится вокруг детей. Где есть некоторый перекос гипертрофированного фокуса внимания в сторону детей. Когда у взрослых не остаётся места и сил для своей взрослой жизни.
Конечно, в жизни людей всё гораздо сложнее, но при четких и ясных границах механизмы организмической саморегуляции работают и границы в семейной системе постепенно восстанавливаются, просто иногда выдержать эти границы бывает очень трудно.
Но всё же, стадо за теленком не ходит!
Олейник Татьяна
Показать больше
При финансовой поддержке
Memes Admin
19 дн. назад