Художник — он еще и поэт

Я всегда чувствовала: художник — он еще и поэт и немного философ. И в моей собственной работе это очень конкретно: я люблю слушать музыку во время живописи, часто пишу в наушниках. Нередко все начинается со слова — родится строка, и я беру кисть, чтобы ее иллюстрировать. Бывает наоборот: из картины вырастает стих или мелодия. Слово, звук и цвет у меня работают как одна команда.

Не потому, что у меня в столе лежат тетради с рифмами и заметками, а потому что сама природа живописи зовет к языку, который шире холста. Мой мазок — это строка, а цвет — интонация. И когда я пишу картину, у меня часто звучит текст — иногда шепотом, иногда как хор. И наоборот: когда приходит стих, он приносит с собой свет и тень, дает указание кисти: «вот здесь поставь дыхание, а здесь задержи паузу».

Так было во все времена: многие мастера соединяли кисть, слово и мысль. И скажу это прямо, без намеков. Микеланджело был настоящим поэтом — он писал сонеты и мадригалы. Леонардо да Винчи был реальным писателем и научным исследователем: оставил тетради и трактаты о перспективе, анатомии, движении воды и света — о законах природы и бытия. Тарас Шевченко — известный как великий поэт — одновременно был профессиональным живописцем и графиком; учился у Карла Брюллова. Это не исключения, а сама природа художника: он всегда чуть-чуть поэт и философ, улавливающий смысл в мельчайших переливах реальности.

Осень для меня — особая пора. В этот сезон мир как будто меняет тембр: листья звучат альтовыми нотами, воздух — прозрачной оловянной флейтой. Я просыпаюсь раньше, чем обычно, ставлю чайник и слышу, как во мне собирается первая строка. Иногда это скупая строфа: «Сентябрь держит за рукав мой день, оставь себе меня до сумерек». Я записываю — и уже вижу покатую крышу, стеклянный блеск лужи на асфальте, похожий на глаз, и чью-то тень за занавеской. Бывает так, что сначала рождается маленькое стихотворение, а за ним приходит картина — как иллюстрация, но не буквальная. Скорее — как кость и плоть: слова — это кость сюжета, живопись — плоть света и цвета.

Часто бывает наоборот. Пишу море — и вдруг понимаю, что мне нужен голос, чтобы удержать волну на одном дыхании. В голове появляется ритм, и его хватает, чтобы не расплескать замысел. Однажды я перечитала «Старика и море» — не ради иллюстрации, а ради сдержанной честности текста. Закрыла книгу и ощутила: море во мне — не про бурю, а про выдержку. Тогда на холсте родилась тонкая линия лодки, упрощенная до знака, и резкая белая брызга в краю — как единственная рифма строфы. Так слово подсказывает форму, а форма — выбирает слово.

Музыка для меня — это камертоны. Бывают дни, когда мне нужна строгость и ясность — тогда включаю Вивальди. Его сезоны расставляют скобки вокруг эмоций, помогают держать композиционный костяк. Когда работаю над многослойным фоном или хочу, чтобы цвет «дышал», слушаю григорианское пение — акапельные пласты голосов выстраивают глубину, словно лессировки: один ровный, прозрачный слой на другой. Иногда беру музыку эпохи Возрождения — там порядок и тайная геометрия; они учат меня не спешить, находить золото в умеренности. В дни, когда нужен не ум, а дыхание, — беру поющие чаши. Их резонанс «собирает» руку, и кисть совпадает с сердечным ритмом. А когда мне хочется воздуха настоящего — ставлю что-то современное, неровное, с выбивающимся ударом: оно треплет фактуру, как ветер треплет белье на веревке.

Слушаю ли я аудиокниги, когда пишу? Иногда — да. Но это должно быть чтение, в котором слова не требуют зрительного воображения в режиме HD. Поэзия звучит лучше прозы: метр держит руку, как дирижер держит оркестр. Я по строчке прописываю свет — и по строчке ставлю акценты. Если проза, то та, что дышит, — эссе, дневники художников, письма. Они дают не сюжеты, а состояние. И очень редко — молчание. Молчание — тоже музыка. В нем слышны щетки на холсте, тихие щелчки мольберта, густое «ш» масляной краски. В такие дни я вдыхаю запах льняного масла и понимаю: все, что надо, уже звучит.

У меня есть маленькие ритуалы. Перед началом работы я записываю три строки —

неслучайных, но и не обязательных. Это как разминка кистей. Иногда в этих строках появляется будущий цвет: «янтарный хрип окна», «цинобра хватит на вечер», «снег, похожий на вату, прячет звон». Тогда я открываю коробку с красками и ищу, чем спеть это. В палитре слова переводятся на оттенки: тепло — это охра с каплей киновари; тихая радость — светлая умбра; тревога — фталоцианиновый, но сильно разбеленный. Я люблю, когда слово и цвет обмениваются ролями: слово берет на себя форму и композицию, цвет — интонацию и паузу.

Иногда музыка приходит уже в процессе, как обещанная встреча. Я замечаю, что рука начинает двигаться в определенном темпе, и понимаю: это песня. Я ее не записываю — просто напеваю себе под нос, пока пишу. Позже иногда она превращается в этюд на пианино — очень простой, как колыбельная для картины. Это помогает завершать: финальная нота — это последняя блик-точка, белая крошка ножа на тени.

Я часто думаю о дисциплине вдохновения. Вдохновение — это не волшебный лосьон, который надо ловить по утрам. Это скорее климат, который мы выращиваем. Осень подсказывает свои цвета и ритмы — согласна. Но если осень не пришла внутри, можно создать ее малыми средствами: серой бумагой, мягким светом, чайником, который сопит, подоконником, на котором лежат яблоки. Художник — это немножко синоптик собственного внутреннего неба. Мы учимся замечать перемены давления, ветра и влажности — и использовать их. Как рождаются мои работы из слова и звука? Чаще всего — так:

- Первая искра: строка, мелодия или образ.

- Небольшой черновик: карандашный эскиз и три-пять слов, которые держат настроение.

- Подбор музыки под задачу: «каркас» — Вивальди; «глубина» — григориане; «дыхание» — чаши; «ветер» — что-то современное.

- Слоистость: пишу, затем читаю вслух две строки — смотрю, где интонация спотыкается; там часто и композиция просит коррекции.

- Финал: тишина, одна чашка чая, нож и белило. Последние точки — как рифмы.

А что, если вдохновение пришло извне — книга, чужое стихотворение, фраза? Это прекрасно. Воображение — не закрытая система. Важно сохранить благодарность первоисточнику и не копировать сюжет буквально. Лучше перевести чувство. Прочитали повесть о стойкости — напишите не «стойкость» с кулаком, а «долгое утро» в холодной гамме. Послушали музыку о радости — найдите ее в прозрачности теней, а не в фейерверке.

Мне задают вопросы: «Слушаете ли вы музыку во время написания? Не мешают ли слова? Пишете ли вы по стихам?» Отвечаю: да, и да, и иногда — нет. Я слушаю, когда музыка помогает выстроить дыхание картины. Слова не мешают, если они не спорят с образом, а служат ему камертоном. И да, я часто пишу по стихам — и часто пишу стихи по картинам. В этом диалоге и есть моя радость. Я художница, но во мне живет поэт — тихий, не претендующий на сцену. Мы с ним работаем вместе. И, честное слово, философ у нас тоже есть — он следит за тем, чтобы в любой красоте был смысл.

Если вы сейчас стоите перед пустым холстом — попробуйте сначала написать три строки. Или включите музыку, которая вам помогает дышать. Или просто послушайте тишину. И посмотрите, как в этой тишине вырастают первые очертания — слова, цвета, паузы. Художник — он еще и поэт. И, возможно, именно ваш сегодняшний мазок станет самой точной строкой вашей жизни.

Невозможно быть художником, если сердце внутри беспричинно не поет. Должна быть обязательно какая-то нотка радости, беспричинной; внутреннего, безусловного счастья, из которого рождается красота!

Ваша Амрита Шелковникова