Анатолии Оноприенко родился в 1959 году в небольшом селе Ласки Народичского района Житомирской области. Его отец с 14 лет воевал, с Великой Отечественной Войны вернулся с наградами, был дважды судим за мелкие кражи, и умер в местах отбывания наказания. Анатолий был вторым ребенком в семье. Мать умерла, когда ему исполнилось 3 года, а отец к тому времени уже был женат на другой. Ни он, ни родной брат (он был старше на 13 лет и к тому времени обзавелся собственной семьей) не захотели брать на себя заботу о ребенке. Воспитанием мальчика до семи лет занимались дед с бабушкой, которые и сами нуждались в уходе, а позже сдали внука в приют. Хотя Анатолий и раньше не был обласкан, отец был жесток как в отношении матери, так и в воспитании сыновей, нередко применял силу, избивал; сверстники дразнили «безотцовщиной». И в приюте ему, судя по всему, жилось не легче. Кстати, обиды на издевательства и детдомовские тяготы, со слов самого Оноприенко, он тяжело переживал даже будучи взрослым человеком.

После приюта Анатолий попытался выучиться на лесника, но быстро бросил техникум и ушел в армию. После демобилизации вернулся на Украину и начал внешне вполне благополучную жизнь: учился в мореходном училище в Одессе, затем до 1986 года ходил матросом-мотористом на нескольких судах, а после увольнения с флота работал начальником пожарной охраны.

Первыми его жертвами летом 1989 года стали муж и жена, которых Анатолий застрелил, когда те шли к своей машине, однако от этого преступления он не получил от убийства ни удовольствия, ни выгоды. Дело в том, что в ту пору он промышлял грабежами вместе со своим подельником ветераном афганской войны Сергеем Рогозиным. Несмотря на «работу» в паре, Оноприенко расстреливал людей исключительно собственноручно, используя своё официально зарегистрированное ружьё с прицелом для охоты в тёмное время суток.

Всего за этот год похожим образом было убито 9 человек, в том числе 11-летний ребенок. Некоторые тела он сжигал, другие оставлял на месте убийства.

На шесть лет монстр затих, почти до 1996 года он нелегально, без визы, путешествовал по Европе, откуда был два раза выслан: из Германии и из Австрии. Неизвестно, чем занимался Оноприенко в этот отрезок времени, по его собственным словам он был простым рабочим. Вероятнее всего в своем длительном путешествии он не переставал грабить и разбойничать, а вот то, что в Европе он мог совершать убийства, Оноприенко отрицает.

На родину Анатолий вернулся в конце 1995 года, и теперь уже действовал без сообщников, хладнокровно, по четкой, хорошо отработанной схеме, пользуясь обрезом, сделанным из охотничьего ружья ТОЗ-34, украденного у знакомого охотника. Начал он семьи Зайченко: Николая, его жену и двоих детей преступник растерял и ограбил, дом поджег.

В новогодний вечер 31 декабря в селе Братковичи он тем же способом расправился с семейной парой и их дочерьми-близняшками. Он расстрелял и двух мужчин, ставших невольными свидетелями бойни. Отметился он и в первую неделю 1996 года. 5 января в Запорожской области его руками были убиты четыре человека: двое мужчин в сломавшейся машине, случайный пешеход и постовой милиционер. Еще четверо стали жертвами убийцы на следующий день.

17 января в том же селе Оноприенко расправился с семьей 5 человек (двух взрослых, двух пожилых человек и шестилетнего ребенка) и еще двумя случайными прохожими.

Все это время зверь проживал в 30 километрах от места своих злодеяний у двоюродного брата. Именно тогда он познакомился со своей будущей сожительницей Анной Козак. У женщины было двое детей от первого брака и собственный дом, в который она тут же предложила переехать своему новоиспеченному знакомому. Анна влюбилась в Анатолия сразу. Он казался ей спокойным и рассудительным, надежной опорой в жизни. Именно такого мужчину она так давно искала. Женщина не придавала значения частым отлучкам сожителя, она и представить не могла, какова оборотная сторона его существования! А между тем продолжала проливаться кровь: четыре человека (двое из них дети) были застрелены в Киевской области 30 января. Спустя три недели в Облевске в Житомирской области была убита семья Дубчак: выстрелом из ружья отец и сын, мать и дочь изверг до смерти забил молотком. 27 февраля в Львовской области Оноприенко убил семью Бондарчук и их соседа, при этом двух детей он зарубил топором.

Последние свои убийства преступник совершил 22 марта 1996 года, он добавил к своему кровавому списку еще 5 человек, вспоров ножом живот ребенка. Все это время милиция работала в усиленном режиме. В марте по делу был задержан первый подозреваемый: 26-летний Юрий Мозола. Он скончался в здании прокуратуры не пережив пыток огнем, электрическим током и прочими «вспомогательными средствами», так и не взяв на себя ответственность за убийства. Виновные в смерти, конечно, понесли наказание.

Однако месяцы кропотливой работы не прошли даром, изверга удалось вычислить. Операция по задержанию была подготовлена с особой тщательностью, но меры, предпринятые правоохранительными органами, оказались излишними. Преступник, не подозревал о масштабах развернувшейся на него охоты, был задержан в доме своей сожительницы Анны Козак, он сам открыл входную дверь. 16 апреля был положен конец жестоким забавам Анатолия Оноприенко.

К моменту, когда на запястьях маньяка защелкнулись милицейские «браслеты», на его счету были 52 загубленные жизни – 23 мужчины, 18 женщин и 11 детей. В квартире были обнаружены доказательства – предметы, ранее принадлежавшие жертвам, в основном это были ювелирные украшения. Улики были налицо – и кассетный магнитофон «Акай», и газовый пистолет, и еще 122 вещи, включая крошечную курточку зарезанного мальчика – последней жертвы Оноприенко.

Анна вернулась домой, когда закованного в наручники сожителя уже уводили. «Это какая-то ошибка!» – крикнула женщина. Арестованный посмотрел на нее, улыбнулся и успокоил: «Не волнуйся, все будет в порядке».

Позже Оноприенко сам вызвался дать показания, правда, пожелал откровенничать не с районным чином, а не меньше чем с генералом. И затем уже обыденным тоном сообщил: «Убийства на Львовщине – в Братковичах и Буске – мои. Обрез лежит в дипломате на антресолях у Ани. Код – три «двойки».

Следствие велось два с половиной года, уголовное дело Оноприенко составило несколько томов, на суд было вызвано более 400 свидетелей. Наконец, 24 ноября 1998 года процесс начался. Убийца был спокоен, однако пытался добиться замены выделенного ему адвоката, ввиду отсутствия у последнего опыта ведения подобных дел. Просьба была отклонена.

Зал судебного заседания был переполнен людьми, обвиняемого самого пришлось защищать от справедливого, но безудержного общественного гнева.Во время слушаний Оноприенко вел себя вызывающе: отказывался называть свою национальность, называл себя «заложником правосудия», не давал показаний. То пытался выставить себя сумасшедшим, то признавался, что хотел поживиться, хотя никакой особенной прибыли от преступлений не было. В результате обвиняемый спокойно признал убийства более 50 человек и, мало того, гордился ими. Даже рассказывая об убийстве маленьких детей, он заявил, что они не вызывали в нем ни капли сострадания, ни эмоционального всплеска, в общем, никаких эмоций. Что же касалось побуждений, свои преступления убийца объяснял тем, что некий голос свыше приказывал ему убивать, но убедительным это не выглядело. Вообще, говорил много и достаточно надуманно. Если верить его словам, получается следующая картина:

Убийцей было запланировано 3 серии убийств, каждая направлена якобы во благо: 9 жертв в первой, 40 во второй и более 300 в третьей. Схема исходила из того, что покойников поминают на девятый и сороковой дни, а также каждый год. Первую серию он выполнил четко, а вот во второй явно переборщил. Очередной кровавой череде помешал арест.

Спустя три месяца Оноприенко был вынесен смертный приговор. Весть о скором расстреле он принял спокойно, отрешенно уставившись в пол. По причине намерения Украины вступить в Европейский союз расстрел был заменён пожизненным заключением. Повлиял мораторий на смертную казнь, введенный на Украине в 2000 году. Жители Украины организовали сбор подписей под обращением к президенту Кучме, призывающим приостановить действие моратория специально для Оноприенко, но их протест не был услышан.

Жизнь Оноприенко в тюрьме проходила тихо. Он вёл себя нормально, ни с кем не конфликтовал. Он редко давал интервью, делал это неохотно.

Оноприенко сидел в «одиночке», там он провёл около 13 лет. В тюрьме его несколько раз пытались убить «блатные», но конвоиры каждый раз предотвращали это. Согласно его собственному признанию, надеялся однажды выйти и убивать снова. Оноприенко вёл себя дисциплинированно, но иногда по ночам выл, что приводило в ужас людей, находившихся рядом.

27 августа 2013 года Оноприенко скончался от сердечной недостаточности в Житомирской тюрьме № 8.

Эти слова, сказанные в ходе судебного следствия самим убийцей:

«Почему я убил? До сих пор я сам не могу ответить на этот вопрос. Я понимаю, что совершил жестокие убийства. Свои действия я анализирую как врач, как психолог, как убийца, как судья, как прокурор. Но до сих пор не могу дать ответ на уровне человеческого понимания. Не только убийство этой бабушки, но и последующие. Этот вопрос зависит от высших сил. Я мог бы совершать убийства в маске, тогда не пришлось бы убивать детей. Психически я считаю себя очень полноценным человеком».

«Это была моя судьба, она запрограммирована с детства. Может, было бы еще больше трупов – триста. Для меня сейчас убивать ничего не стоит. Это то же, как женщине делать котлеты на кухне. Если бы мне сказали убить брата, я бы убил его».

«Таких, как я, нужно уничтожать».

Из воспоминаний архиепископа Чикагского и Средне-Американского Алипия о 1942-1946гг

"Вскоре немцы стали набирать рабочих для Германии. Обещали, что условия работы и жизни будут хорошими. Многие клюнули, и первый набор был добровольным. Но вскоре стали приходить от них вести, что условия очень плохие. И уже никто не хотел ехать добровольно. Стали набирать уже в принудительном порядке. Старосте давали указания, сколько нужно человек представить. Таким образом в этот набор попал и я.
Набранных посадили в товарные вагоны, и поезд взял направление на Германию. Ехали две недели с небольшими остановками. Привезли нас в Берлин, а там уже распределили кого куда. Среди ехавших были и женщины: женщин определили в женский лагерь, а мужчин — в мужской. Лагерь был окружён колючей проволокой, при входе-выходе стояла будка с полицейским. Все односельчане наши находились в этом лагере. До нас там уже были раньше привезённые из Одессы и Харькова. Они говорили, что раньше их так плохо кормили, что половина умерло… Адрес был: Berlin, Neukolln, Russenlager 4.
Жизнь начиналась в 5 часов утра. Обычно в барак врывался полицейский с резиновой палкой и зычным голосом объявлял подъём. Если кто проявлял медлительность, мог получить бодрость от резиновой палки. Полицейский был — русский из рабочих с повязкой на руке. Он явно старался выслужиться перед немцами.
Между нами были два мальчика по 15 лет. У них было недержание мочи, возможно, от слабости. У нас были двухэтажные нары. Кто-то заведовал нашим бараком, он предоставил им одни нары и заставлял их меняться местами каждую ночь, чтобы они поливали друг друга, считая, что это отучит их от этой слабости.
На завтрак давали 300 г хлеба, чайную ложечку сахара, тонкий квадратик маргарина, иногда тонкое кольцо искусственной колбасы и чай.
Затем строили в колонну, считали и в сопровождении полицейского (русский, с повязкой на руке) мы шли на работу. Завод был машиностроительный. По окончании работы нас снова строили в колонну, считали и так же с полицейским мы возвращались назад. По возвращении мы получали порцию баланды, лагерный суп. В состав баланды входили брюква, капуста, чуть-чуть картофеля и кольраби. Комбинации из указанных овощей могли быть разные. Кольраби клали переросшую, жилистую.
Я пробыл в этом лагере около двух месяцев. Комендантом лагеря был, по-видимому, русский немец. Однажды он посетил завод и зашёл в отделение, где я работал… Мы наклеивали что-то вроде твёрдого картона на раму — делали стенки для фургона. Комендант почему-то обратил внимание на меня, должно быть, я еле таскал ноги. Спросив моё имя, он записал.
Через некоторое время меня и ещё какого-то парнишку отправили в распределитель (Arbeitsamt). Из распределителя меня и ещё двух парней взял к себе какой-то собственник. У него был участок земли около 1 га с леском и маленьким домиком в пригороде Берлина. В этом домике он и поместил нас. Между деревьями были полянки. Наша обязанность была их вскопать и посадить некоторые овощи.
Мне было 16 лет, а моим соработникам на три года больше. Я слабо знал, как обращаться с землёй, а мои соработники — лучше; в общем, получалось неплохо.
Сравнивая с лагерем, наше положение было во многом лучше. Вокруг не было колючей проволоки, продовольственные карточки получили на руки, а по воскресениям я мог даже ездить в церковь. Всё могло бы быть даже в какой-то мере хорошо, но парни были не из лучших.
Один был ещё не такой плохой, а другой — из беспризорников, они не прочь были пользоваться тем, что не было надзирателя. Мы должны были работать от 7 утра до 5 вечера с перерывом на обед. Парни решили: “А, хозяин не приедет так рано, поспим ещё”. А он взял да и приехал и погрозил нам в окошко. Он, по-видимому, тогда решил, что рассчитывать на честный труд не приходится. Мы проработали там около двух месяцев, после чего он отправил нас в распределитель.
Из распределителя меня (кажется, и упомянутых парней) взяли в рабочий лагерь для работ на кладбищах. Самый лагерь находился на территории кладбища за могилками. Кладбище было ограждено деревянным забором (6–7 футов — ок. двух мет¬ров — Ред.). Тот же забор окружал и лагерь с входом-выхо¬дом и будкой для полицейского, но тут было не так строго, как в первом лагере.
Лагерь состоял из двух бараков: в одном бараке жили рабочие, а в другом были канцелярия, кухня и столовая. Адрес лагеря: Berlin, Neukolln 2, Hermanstraџe 84/90. В лагере находилось около 100 рабочих.
Мы обслуживали до 30 или больше кладбищ, к кладбищу были прикреплены двое-трое рабочих, которые ездили на работу сами, для этого выдавались деньги. На кладбищах работа была следующая: копали могилы, когда были похороны (обычно в среду и пятницу), стригли траву, убирали венки, подметали и т. д.
Поскольку мы ездили на работу сами — это было большое преимущество. Работа кончалась в 5 часов вечера, вернуться в лагерь мы должны были не позже 8 часов. Было достаточно времени на возвращение, можно было ещё и побродить.
Я был деревенский мальчик. И видя, что я такой, немного наивный, надо мной иногда подшучивали старшие. “Вот, — говорил один, — копаю могилу… И тут меня мертвец из соседней ямы — цап за ногу! А я его — лопатой по руке! И продолжаю работать”. И так говорили натурально, что я не знал, верить или не верить. Конечно, потом-то привык и спокойно работал.
Так прошёл 1943 год.
С 1944 года американцы и англичане начали бомбить Берлин и чем дальше шло время, тем бомбёжки стали чаще и интенсивнее, особенно к концу этого года и в наступающем 1945-м. Уже не боясь, бомбили не только ночью, но и днём, часто без прицела, просто ковром. В наш жилой барак попали зажигательные бомбы и барак сгорел. Рабочие были в это время на работе на “своих” кладбищах.
Нас переселили в другой барак-столовую, но для всех не хватило места.
Какая-то часть рабочих ночевала на кладбищах, где работала, и приезжала в основной лагерь только за едой. Весь строй лагерной жизни нарушился: уже никто в пропускной будке не сидел. Начальство приезжало в лагерь только на день. Мы чувствовали себя более свободными.
В русской газете я как-то прочёл объявление, что в церкви на Nachotstraџe в среду и пятницу вечером архимандрит Иоанн (Шаховской) будет вести духовные беседы. Я постарался приехать в пятницу. Беседы не было. Был молебен, и отец Иоанн говорил прощальное слово. К Берлину приближались советские войска, и нужно было поскорее уехать подальше на запад.
Я подошёл к столику, на котором лежали литографические иконки для продажи. Рядом стоял отец Киприан, иеромонах. Он заговорил со мной, и у нас началась беседа. Войдя в церковь, я начал прикладываться к некоторым иконам, сделав предварительно поклоны, — это в какой-то мере показывало мою религиозность, а потому, наверное, он обратил на меня внимание и во время разговора сказал: “Тебе хорошо было бы стать монахом”. Я ответил, что давно об этом думаю, но не знаю, как это осуществить.
У моего дедушки были религиозные книги: жития святых, молитвослов и некоторые другие. Жития святых произвели на меня сильное впечатление, и это вернуло меня к вере в Бога. Я, конечно, был крещён в детстве и проявлял некоторую религиозность, но советская обстановка и пропаганда сделали своё дело. Из житий святых мне больше нравились жития монахов и их жизнь в монастыре, а потому у меня появилось желание при первой возможности это осуществить.
Отец Киприан предложил мне посетить временное жилище братии: “Пойдём, посмотришь, как мы живём”. Я провёл там вечер и сказал отцу Киприану, что хотел бы к ним присоединиться. Он подвёл меня к настоятелю архимандриту Серафиму и стал ходатайствовать о принятии меня в братство. Отец настоятель сначала отказывался: “Мы сами не знаем, что с нами будет, как же мы можем брать молодого человека на свою ответственность”, но потом согласился.
В воскресение, никому ничего не сказав ради безопасности, я тайно ушёл из лагеря и присоединился к монашескому братству преподобного Иова Почаевского, — это было 3 февраля 1945 г.
Слева направо: инок Алипий (будущий Архиепископ Чикагский и Детройтский Алипий), инок Флор (ныне архимандрит), приснопамятный архимандрит Киприан (Пыжов), инок Лавр (ныне Первоиерарх Русской Зарубежной Церкви)
Советские войска приближались всё ближе и ближе к Берлину, и нужно было спешить уехать подальше на запад, — это делали также и немцы, а потому с транспортом было очень трудно. Отцу настоятелю удалось получить транспорт, место в поезде, и вся братия уехала поездом на юг Германии и поселилась в некоем селе (Фельдштетин). Через какое-то время мы переехали в другое село: Зондернах. Тут нас застала капитуляция Германии.
Больше половины братии уже имели транзитные визы в Швейцарию, а потому, не теряя времени, сразу же двинулись в дорогу и прибыли в Женеву. Их встретил архимандрит Леонтий, настоятель Женевской церкви, и устроил их на место жительства. Через несколько месяцев и прочие члены братии присоединились к первой группе. В Женеве мы ждали виз в Америку.
Владыка Архиепископ Виталий (Максименко), который был основателем братства преподобного Иова Почаевского, прилагал все усилия, чтобы выхлопотать визы для нас. Нам пришлось ждать полтора года, ведь транспорт был переполнен военными. За это время в Женеву приезжал наш Первоиерарх Митрополит Анастасий. Из Америки прилетал архиепископ Иероним, и в Женеве была хиротония отца настоятеля братства архимандрита Серафима и архимандрита Нафанаила во епископа.
Наконец визы были получены, владыка Серафим полетел в Америку немного раньше нас аэропланом, а мы, нас было 12 человек, — поездом поехали через Францию, сделав остановку на несколько дней в Париже, и затем, прибыв во французский порт, кажется, Ле Гавр, погрузились на корабль.
Состав братии был из следующих лиц: игумен Никон (Рклицкий), игумен Филимон, иеромонах Киприан (Пыжов), иеромонах Антоний (Ям¬щиков), иеромонах Антоний (Медведев), иеромонах Серафим (Попов), иеромонах Нектарий (Чернобыль), иеродиакон Сергий (Ромберг), монах Пимен, брат Василий (Шкурла), брат Василий (Ванько) и рясофорный монах Алипий (перед отбытием в США, ещё в Женеве меня постригли в рясо

Деле, Мария Тереса, Патриция и Минерва Мирабаль - национальные героини Доминиканской республики, символ сопротивления местному кровавому диктатору Траухильо. Трёх из них убили по его приказу. Выжила Деде. В народе их зовут "Бабочками Мирабаль" - в Латинской Америке остался отзвук дохристианской сакральности бабочек, в которых воплощались некоторые богини, так что по доминиканским меркам это очень уважительное и нежное прозвище.

И сами сёстры, и их мужья были участниками революционного движения. Естественно, они постоянно оказывались в тюрьме. В самом конце осени 1960 года три сестры, Мария Тереса, Минерва и Патриция, вместе со знакомой отправились на свидания к арестованным мужьям. На обратной дороге их ждала засада. Сотрудники секретной полиции забили женщин палками насмерть, а изуродованные тела сбросили в овраг.

Когда их тела обнаружили (и смогли опознать сначала только по количеству), это вызвало общественный шок. Многие до того аполитичные обыватели стали поддерживать революционеров, и вскоре на диктатора устроили ответную засаду. Его застрелили, режим пал, а сестёр Мирабаль чествуют до сих пор. Про них написано много песен, стихов, книг и киносценариев.