Обои

Я помню рельефные обои, которые раньше были в нашей квартире. В детстве я очень любил смотреть на них, мне всегда казалось, что они живут собственной жизнью.

«Пупырышки» на обоях складывались в причудливые картины. Когда я ложился спать, всегда смотрел на разворачивающиеся передо мной сцены. Даже не помню точно, что там мне виделось — только отдельные образы.

Эти воспоминания всегда казались мне приятными, но в последнее время я пересмотрел свое отношение к ним. Когда я лежал в больнице, заняться мне там было абсолютно нечем. Так что я попробовал «перебрать» воспоминания своего раннего детства. И обнаружил, что в образах, появлявшихся на обоях, было мало приятного.

Нечто вроде кентавра, с деревяшками, заменяющими отрубленные ноги. Девочка с подозрительно длинными зубами. Безухая кошка, изо рта которой торчит человеческая рука.

Но это не самое страшное. Страшно то, что эти обои действительно жили собственной жизнью. Да, это звучит, как бред, но я теперь в этом точно уверен.

Позже я нашел несколько старых фотографий. На заднем плане видны эти обои. Зрелище вообще не самое красивое. И на фотографиях видно, что вздувшиеся на них пузырьки каждый раз меняли свое месторасположение. Одно и то же место — но узоры разные.

Сейчас эти обои скрыты под двумя слоями более новых. Но они все равно есть. И мне иногда кажется, что на поверхности начинают вздуваться эти пузырьки. Может, бояться тут и нечего — в конце концов, за все мое детство эти обои ничего мне не сделали. Но все-таки это слишком странно.

Солнышки

Я часто вспоминал старую питерскую коммуналку, в которой прошло моё детство. Тот очень красивый и очень ветхий дом, где она находилась, двор-колодец, тёмную арку, через неё мы выныривали из своего сумрачного мирка в большой шумный город.

Мои родители поселились там после смерти бабушки, которая, в свою очередь, получила эту квартиру сразу после войны, переехав из Москвы. И моё детство в восьмидесятых годах прошлого века было по-настоящему счастливым. По соседству с нами жила такая же молодая семья с мальчиком моего возраста, с ним мы быстро нашли общий язык и подружились. Звали его Димкой. Он был очень спокойным и не особенно любил активные игры, в которые мы с другими ребятами играли во дворе. Зато у него была целая прорва книжек, и он отлично рисовал, чему с удовольствием учил меня, хотя я и оказался весьма криворук. Позже, в старшей школе, Димка переключился на поэзию и писал немного странные и «наркоманские», но однозначно талантливые стихи. Увы, примерно в это же время моя семья переехала в район-новостройку, у меня появились две сестры-близняшки, начались подготовительные курсы в институте, и связь с Димкой мы потеряли. Потом, как мне рассказали, его семья тоже куда-то уехала. Мне так и не удалось отыскать его контактов, хотя я очень скучаю по нему и по тем дням, когда мы были друзьями.

Димкина комната была гораздо интереснее нашей. Там стояли старые тёмные шкафы, забитые книгами — наследство димкиного дедушки — а в закутке между одним из них и стеной помещалась димкина кровать. Получалось такое гнездо, которое мы дополнительно занавешивали пледом и сидели там как в домике. Димка рассказывал мне всякие истории, которые вычитал в дедовых книгах, и в этом пыльном полумраке они звучали особенно здорово.

В центре комнаты стоял круглый стол с несколькими разномастными стульями. За этим столом мы рисовали, готовили уроки, под ним прятались, свешивая скатерть до самого пола и получая потом по ушам от димкиных родителей.

В общем, это и правда было очень счастливое время. Но я отвлёкся. Я хотел рассказать об одном зимнем вечере, который запомнился мне особо.

Нам было, кажется, лет по десять. До Нового Года оставались считанные дни, и родители наши часто убегали в гости к друзьям, оставляя нас как больших вдвоём иногда на целую ночь. Мы жутко гордились таким доверием и вели себя хорошо. Соседка тётя Катя кормила нас разогретым ужином, который наши мамы готовили заранее, а потом мы оказывались предоставлены сами себе. Мы никогда не скучали, можете мне поверить.

И вот этим вечером мы засиделись допоздна. Родители обещали быть только на следующее утро, так что мы не особенно торопились ложиться. За окном падал снег, в комнате сонно тикали часы. Мы сидели за столом, включив только лампу над ним, и рисовали танковое сражение. Точнее, я рисовал, а Димка меня консультировал, стремясь придать моей мазне историческую достоверность и хоть какую-то художественность. Стемнело быстро, по углам комнаты залегли плотные тени. Странно, но мы никогда не боялись этих теней, да и вообще темноты в нашей квартире. Даже после этого случая.

— Всё, я устал, — сказал я, отодвигая от себя альбом и откидываясь на стуле. — Давай, может, в домино партию?

Димка пожал плечами и полез в комод за коробкой с домино. Мы поиграли с полчаса, затем я решил всё-таки дорисовать картинку. Придвинул к себе альбом… и обнаружил нарисованное над полем сражения солнышко. Обычное такое, жёлтенькое и немного кривое, с толстыми лучиками-сосисками. Несмотря на всю мою посредственность в рисовании, этап таких вот солнышек я прошёл ещё во втором классе. Димка так ещё раньше. Оставался вопрос — кто нарисовал это солнышко, если мы в комнате только вдвоём?

— Дим?.. Это что?

Димка придвинул альбом к себе.

— А, это Саша пришла.

— Кто?..

Димка пожал плечами.

— Саша. Она тут живёт. Жила.

Я ведь говорил уже, что мы никогда не боялись темноты и лично я, не знаю как он, считал эту квартиру самым безопасным местом на земле? Так вот, в этот момент мне впервые стало как-то не по себе, и я придвинул стул поближе к столу, прижавшись к нему животом так, что стало даже немного больно.

— Какая Саша?

— Обыкновенная.

— Димка, блин!

Он улыбнулся.

— Ладно, ладно. Нетерпеливый ты, как я не знаю что. В общем… Саша и её родители жили в этой квартире раньше. В той комнате, где сейчас тётя Катя. Потом случилась война и блокада. Сашин отец ушёл на фронт, а мама работала на заводе. Иногда её не было дома долго, по нескольку дней. И Саша приходила сюда, к моему дедушке. Он тогда тоже был маленький. Они сидели вместе и рисовали. Ну, ты понимаешь, красок у них, конечно, не было, как и бумаги, так что рисовали угольками из печки на чём придётся. Где-то у деда была книжка, в которой они разрисовали страницы. Он её очень бережно хранил и пару раз давал мне смотреть. Ну вот, потом случилась та самая холодная и тяжёлая зима, когда куча народу умерла. Саша, к сожалению, тоже тогда… умерла.

Он вздохнул, укусил себя за нижнюю губу и как-то весь съёжился. Потом снова вздохнул и продолжил.

— От голода, как и многие. Дедушка видел её в последние дни, когда она уже не могла встать. Он сам приходил к ней. Ей было очень холодно и очень темно. И он приносил ей угольки, а она рисовала солнышки. Говорила, что угольки от огня получаются, значит, солнышки их них выходят настоящие, и ей тепло. В общем, потом, когда война уже кончилась, её родители уехали из города куда-то в Дальний Восток. В комнату въехала семья тёти Кати. А следующей же зимой начали появляться солнышки. Обязательно поздним вечером или ночью, на любом листе бумаги, чем подвернётся нарисованные.

Димка снова посмотрел на картинку и продолжил:

— Я давно это заметил. И привык. А что, она тоже… Маленькая. Пусть рисует. Мне не жалко. Знаешь, я с ней разговариваю иногда. Она не отвечает, но я знаю, что слушает. И ей так не страшно.

Я молча смотрел на него и не мог найти, что же ответить. До этого дня я не очень-то верил во всякое такое. Ну, конечно, здорово было в тёмной комнате травить всякие байки про мертвецов в подвале и призрак замученного старшеклассника в котельной, но уходя, я всегда помнил, что на улице светит солнце, пол скрипит потому, что дом старый, а тени в углах — всего лишь тени.

— Не веришь? — вопрос Димки заставил меня вздрогнуть.

— Не знаю, — честно признался я в ответ.

— Я сейчас её попрошу. Саш, нарисуй ещё одно. Пожалуйста.

Он выдрал из альбома лист, подвинул его поближе к пустующему стулу, что стоял напротив меня. Мы стали ждать. Димка спокойно, а я заворожено глядя.

На листе бумаги медленно стало появляться жёлтое кривобокое солнышко с толстыми сосисками-лучиками. Будто маленький ребёнок рисовал пальцем, испачканным краской.

Кажется, рот у меня открылся сам собой. Стул был совершенно пуст, никто не трогал красок, но солнышко — вот оно. Мне не было страшно, нет. Мне было… Сейчас я вряд ли смогу описать то, что почувствовал тогда. Я хотел что-то сказать Димке, но он прижал палец к губам.

— Тссс, тише.

В тишине мы услышали едва различимые шлёпающие шажочки по деревянному полу, удалявшиеся от нас к двери. Не знаю, что вынудило меня сделать это, но я сорвался с места и кинулся следом:

— Саша, постой, Саша!

Но всё, что я нашёл у двери, были следы маленькой детской руки, испачканной в жёлтой краске, на дверном косяке.

— Она никогда не остаётся. Нарисует, посидит и уходит. Не знаю, почему. Если завтра пойдёт снег — она снова придёт. Дедушка говорил, она не любит, когда идёт снег. Она ведь тогда, ну… умерла.

Я стоял и молча смотрел на отпечаток возле двери.

С тех пор она приходила ещё не один и не два раза. Мы привыкли. Даже специально оставляли для неё краску и чистую бумагу. А потом бережно прятали солнышки в специально купленную для этого папку. Их накопилось много, но и папку мы выбрали большую.

А сейчас я стою на пороге той нашей квартиры. Я купил её неделю назад. Мне плевать, что там нет ремонта и почти нет мебели. У меня с собой уже порядком потрёпанная чудом уцелевшая в переездах папка с рисунками. Я пойду в ту комнату, куда приходит Саша, и развешу по стенам её солнышки. Ведь сегодня гидрометцентр обещал обильные снегопады.

Они лучшие друзья-попугайчики

Неразлучники (love birds) ни при каких обстоятельствах не оказываются порознь, они всегда вместе. Им жизненно необходимо знать, что партнёр находится рядом. Эти птички очень нежные

вывод: чигуки попугайчики

cr tw jiko__5813