Ягненок

Эту историю рассказывала мне моя мама, а ей в свою очередь бабуля, ныне уже покойная (Царство ей небесное, светлое место!). Поведаю я ее и вам.
Бабушка Клавдия была не робкого десятка, к слову, как и все деревенские женщины, пережившие тяжесть труда тыла войны. Кто-то пахал и сеял на тракторе, кто-то работал на лесоповале, бабуля же была конюхом.
В её обязанности входило не только ухаживать за лошадьми, но и грузы перевозить для нужд сельского хозяйства. Да-да, закатит сама две бочки "солярки" по 200 литров на конскую телегу и везет из города в деревню, километров этак 50…Ну не об этом слово, но именно с ее профессией и связана эта история.

В тот вечер бабуле нужно было отвезти молоко с вечерней дойки на маслосырзавод в соседнее село. На дворе был июль месяц, жара стояла несусветная, молоко бы до утра скислось и результаты тяжелейшего труда доярок пришлось бы вылить под ближайший яр. И Клавдия Ивановна (так звали мою почтеннейшую бабулю) в 21.00 отправилась в путь. Вечера в это время года на удивление хороши – вся прохлада, которая днем пряталась под натиском июльского пекла, выходила из "засады" и гладила землю своей спасительной рукой. До соседнего села было 6 километров и бабуля рассчитывала вернуться до 12 ночи домой, хотя лошадей она, несмотря на грубость и тяжесть труда, по-матерински жалела. Три бурых кобылки в упряжке с бричкой легко справлялись со своей задачей и повозка потихоньку приближалась к нужной деревне.
На пункте сдачи молока бабуля со своими верными лошадками столкнулись в первой неприятностью этой ночи – в пункте приема молока из строя вышел один из охладителей и им пришлось простоять 1,5 часа перед тем, как опустошить привезенные фляги. Именно поэтому в зловещий путь упряжка поехала только около 12 часов ночи. После заката на мир не опустилась темнота, полнолуние сделало свое дело и миру явилась, светлая как день, красавица-ночь. Бабуля ехала и отдыхала на обратном пути – в жару весь труд деревенской жизни представляется как-то особенно тягостно, а тут свет луны и прохлада ночи…Ах!
Вдруг сзади брички бабушка еле услышала пищащий "Ме-е-е-е". Тррр! – крикнула она сразу лошадям и натянула вожжи. В пяти метрах, позади повозки, на обочине лежал небольшой черный ягненок. "Воистину Божья ночь!",-подумала бабуля и положила находку в задний отсек брички, уже подумывая о том, как зимой этот барашек будет удачно смотреться в похлёбке.
До деревни оставалось километра два и упряжка через полчаса должна была прибыть уже домой.
Через десять минут после "удачной" остановки кони начали запыхаться, от них пошел пар и их ноги стали запинаться обо все мелкие камни гравийной дороги. Видно было, что им было неимоверно тяжело идти. – Но-о-о! Но-о-о! – кричала уже раздосадованная бабуля нарушая криком покой чудесной ночи, – Но-о-о! Но-о-о!
И тут неведомая сила заставила ее посмотреть в задний отсек брички – там лежал все тот же милый черный ягненок, только вот его задние ноги стали такими огромными, что уже тащились по дороге, стукая копытами о камни гравийки. Взгляд бегло оценивал непонятное создание, лошади в бессилии остановились… Издевательский смех ягненка с двухметровыми ногами пронзил тишину ночи и зловеще пронесся эхом по округе. Это создание начало приподниматься на передних ногах, пытаясь подтянуть свое непропорциональное тело поближе к бабуле, причем передние его ноги стали на глазах превращаться в лошадиные. Встрепенувшись от ужаса, бабуля столкнула ногой горе-находку с брички на дорогу и так вдарила вожжами по бокам измотанных кобыл, что те в испуге рванули с места так, что несколько пустых фляг упали на дорогу. Держа одними руками вожжи, другой бабуля не прекращала креститься, а черный оборотень продолжал атаковать упряжку. Только приблизиться чтобы ногу поставить на телегу – бабуля крест в воздухе наложит на бывшего ягненка – он и отпрянет как ошпаренный. Лошади мчали во всю прыть и уже скоро повозка подъехала к деревне, возле того места, где когда-то была церковь черный зверь встал как вкопанный и эта страшная гонка прекратилась. Однако, то ли с перепуга, то ли от издевательских намерений встреченного зла адский смех долго раздавался вслед бабушкиной упряжке и эхом повис над деревней.
Приехав домой, бабуля без конца целовала две тайно сохраненные небольшие иконы, с ними в руках и уснула, так сладко-сладко, как в детстве, говорила она.
На следующий день, сменщик, увозивший молоко после утренней дойки приехал к бабушке.
– Что ж, ты, Клавдия, тару растеряла, уснула что ли? И не стыдно тебе в такую светлую ночь спать на работе?» – спросил сменщик дядя Вася и показал на четыре растерянные в жутком кошмаре фляги.
– Ах ты, Василий, разиней на меня наговариваешь? Сам-то, небось, сейчас среди дня на боковую махнешь? – сгрубила бабуля. – А я больше молоко с вечерней дойки возить не буду – поменяемся мы с тобой сменами. Не дело как-то незамужней девке по ночам ездить да фляги терять.
– А что, Клавдия, деспоты с соседнего села к тебе приставали иль козни строили? Там, говорят, парни ушлые больно. Ух, я им…! А не видела ли ты, Клавдия, кто вчера то ли овцу то ли лошадь у церковного холма разодрал? Я шерсть клочками нашел, а шкуру то ли птицы, то ли собаки разодрали – одни куски.
– А ну тебя, Василий, есть мне дело до каких-то шкур – сам же сказал – спала я всю дорогу, Василий, спала.

Развалины барской усадьбы

Доводилось ли вам когда-нибудь бродить по старым, заброшенным, опустевшим селениям, или выжженным дотла лесам, или развалинам бывших барских имений? Что ощущаешь в эти мгновения? Только тоску, одиночество, запах тления и Смерти… Смотришь на эти осколки бывшего счастья и невольно веришь в те истории, в те странные, порой жуткие, мистические истории, которыми окутаны эти места. Да как не поверить, когда рядом с тем местом, о котором я вам сейчас расскажу, мои милые читатели, бьют чистейшие источники (святые, серебряные), а в радиусе 30 км нет ни одной змеи. Вы представляете? Ни одной: ни ужа, ни гадюки, никого… Вот и сама история, услышанная мной от местных жителей:
«Бывшая барская усадьба располагалась на некогда живописном берегу неглубокой, спокойной реки возле Вологды. Много лет назад жила в той усадьбе бездетная, богатая барыня Марья, владела тучными стадами коров, селением с крепким хозяйством и полями, дающими обильный урожай.
Сама усадьба вид имела внушительный: огромный дом из белого камня и колоннами, в стиле ампир, рядом мельница и главная «слабость» и гордость помещицы - конюшня. Пара лошадок в той самой конюшне, диковинной породы и ума необыкновенного, цену имели заоблачную и были для Марьи всем: и «любимым детищем», и лекарством от скуки. Лес в округе был вычищен, дорожки ухожены, а барыня часами проводила досуг в занятиях по верховой езде.
К слову сказать, барыня была очень добра: крестьян своих не обижала, скотину любила, обиды прощала.
Началась революция, и Марья укрылась в своей усадьбе. Да куда ей бежать-то? Рядом «дети» ее - лошади. Их-то куда девать?
А крестьяне… словно с ума посходили: топтали поля, резали барских коров (не для еды, а из принципа). Опьяненные водкой, свободой и кровью, ворвались в усадьбу, схватили Марью и бросили в конюшню, на землю, смешанную с соломой и конским навозом.
Лошади вырвались из открытых загонов, обезумев от вида пьяных и окровавленных людей, и умчались в лес, а Марья… Ее участь была ужасной: издевались над ней несколько часов подряд, и, уже умирая, прокляла она своих мучителей проклятьями страшными, лежа на холодной земле, пропитанной собственной кровью. Собрав последние силы, скрюченными от боли и холода пальцами, соскребла она землю и бросила в глаза мучителям:
- Не видать вам счастья, ни вам, ни семьям вашим…
…В тот же день решили создать в усадьбе коммуну: несколько семей из тех, кто больше всех участвовал в погромах и насилии, обосновались в бывших барских апартаментах. А растерзанный труп женщины так и остался лежать в конюшне (по пьяни никто не озаботился вынести и похоронить Марью)… Вскоре с трудом нашли и поймали лошадок, а когда повели их в конюшню, животные, чуя смерть и беду, сопротивлялись, храпели, вставали на дыбы и вырывались. Бедные, несчастные лошади… дико ржали, метались и бились в кровь об загон.
Вечерело… Туман опустился на землю.
Тоска и печаль охватила людей, укрывшихся в Марьиной усадьбе. Огонь в камине не согревал, свет от свечей не был ярок. Холод вползал в комнаты и души людей.
В полночь никто не мог уснуть, собрались все в большой зале, сидели, угрюмые и усталые.
И вдруг в тишине раздался протяжный, наполненный болью крик женщины. Лошади громко заржали.
Люди побледнели от страха, и никто не отважился выйти из дома. А в конюшне началась вакханалия: в оконцах мерцали огни, плясали тени, лошади ржали и били копытами.
Крики женщины то звенели в ночной тишине, то обрывались на самой высокой ноте. Дети плакали и прижимались к родителям, а родители… проклинали тот день и час, когда они переступили порог усадьбы.
Лишь к утру крики женщины и конское ржание стихли, и в наступившей тишине мужчины, с топорами в руках, подошли к конюшне, открыли ее и замерли от изумления: она была пуста… Ни лошадей, ни мертвой Марьи, никого…Побросав топоры, матерясь и чертыхаясь, мужики бросились прочь от усадьбы.
Вечером крестьяне не отважились вернуться обратно и, единогласно проголосовав, вскоре сожгли и усадьбу, и «дьявольскую» конюшню.
А лошадей… лошадей не нашли.
Прошли годы. Селение вымерло, лишь ветер гуляет по заброшенным домам и хлопает гнилыми ставнями и покосившимися дверьми. А в тихие ночи, когда на землю опускается туман, сами собой гаснут костры рыбаков, кладбищенский холод вползает под одежду и слышатся стоны женщины и ржанье коней.