В нежных мгновениях материнства заключена вся поэзия простых радостей. Там, где не звучат громкие слова и нет суеты, рождается самая крепкая связь — между матерью и её ребёнком. Именно это тихое, но глубокое чувство передал в своей работе «У колыбели» (1889) художник Сергей Иванович Грибков.

На картине изображена молодая женщина, только что покормившая своего ребенка. В её лице читается ласковое внимание и материнская забота, она аккуратно поправляет покрывало и приподнимает занавеску, чтобы ещё раз посмотреть на мирно дышащее дитя. Мягкий свет окутывает фигуры, создавая ощущение уюта, тепла и почти сакральной тишины.

Сергей Грибков, ученик Московского училища живописи, ваяния и зодчества, был близок к традициям реализма и стремился показать красоту повседневного быта. Его интересовали темы домашнего уклада, крестьянского труда, тихих семейных сцен . В картине «У колыбели» художник особенно точно показал сцену семейного быта — ту, что не требует комментариев, но остаётся в памяти как образ материнской любви.

Сегодня полотно хранится в Елецком городском краеведческом музее.

В Париже исчезали люди.

Это случалось постоянно: кто-то уезжал без предупреждения, кто-то предпочитал не оставлять следов, а кто-то просто не возвращался домой. Исчезновения не были чем-то необычным в этом шумном городе, полном театральных сплетен, политических интриг и теневых сделок. Но время от времени появлялось имя, которое никто не мог забыть. Имя, заставлявшее полицию пожимать плечами, а светское общество — понижать голос.

Так произошло с мадемуазель Жанеттой Дюран.

Одна из самых красивых дам парижского полусвета исчезла без следа. Последний раз её видели входящей в дом на одной из тихих улиц Левого берега, где находился кабинет известного врача — доктора Лефевра. Спустя две недели её семья отчаянно искала хоть какие-то зацепки, но Париж умел хранить секреты. Казалось, сама земля поглотила девушку.

Некоторые говорили, что это несчастный случай. Другие — что она уехала по собственной воле. Но в обществе не утихал шёпот, и он вёл к двери с латунной табличкой: «Доктор Лефевр. Хирург-стоматолог».

Прошло немного времени, прежде чем в этот кабинет вошла новая пациентка.

Её звали Луиза де Вильнёв.

И ей ещё предстояло узнать, что некоторые кабинеты оставляют след в жизни навсегда.

Пролог

*******

Луиза де Вильнёв выросла в мире тонких кружев, светских салонов и выверенных до мельчайших деталей манер. Она была младшей дочерью барона Анри де Вильнёва, потомка древнего рода, ведущего своё происхождение от рыцарей Крестовых походов.

Её мать, мадам Жанна де Вильнёв, в молодости слыла одной из первых красавиц Парижа и до преклонных лет имела безупречную осанку и изысканные манеры, которые внушали почтение даже самым влиятельным дамам.

С самого детства Луиза воспитывалась в лучших традициях аристократии. Её учителя были самыми востребованными преподавателями столицы: гувернантки прививали ей чувство вкуса и сдержанности, а наставники по литературе и философии учили анализировать мир с холодной проницательностью. Танцы, музыка, знание иностранных языков – всё это входило в обязательную программу, но её отец уделял особое внимание другому аспекту воспитания: умению быть наблюдательной, замечать детали, читать людей. Барон считал, что в обществе, полном интриг и скрытых намерений, молодая женщина должна быть столь же проницательной, как и обходительной.

Тем не менее, несмотря на привилегированное положение, Луиза не была высокомерной или избалованной. Напротив, она всегда испытывала некое внутреннее отстранение от того мира, в котором ей предстояло жить. Она не разделяла поверхностных удовольствий балов и нарядов, хотя умела в них блистать, если требовалось. Её интересовало не только искусство светской беседы, но и суть происходящего вокруг неё. Она с детства любила слушать разговоры взрослых, замечать едва уловимые жесты, скрытые взгляды – всё то, что оставалось незамеченным для большинства.

К своим двадцати годам Луиза приобрела репутацию девушки благовоспитанной, но не стремящейся к скорому замужеству, что вызывало тревогу у её матери. В обществе поговаривали, что она слишком серьёзна, а её взгляд часто наполнен задумчивостью, несвойственной столь юной особе.

Но в тот день, когда она отправилась к доктору Лефевру, ни одно из её знаний, ни одно предостережение отца не могли подготовить её к тому, что ей предстояло узнать.
*******
Луиза остановилась перед тяжёлой дубовой дверью с латунной табличкой, на которой было выгравировано: «Доктор Лефевр. Хирург-стоматолог». Надпись была выполнена строгими, но элегантными буквами, без лишней помпезности, свойственной многим врачам, стремящимся впечатлить пациентов. Она глубоко вдохнула, собираясь с духом, и постучала.

Дверь отворилась почти сразу, словно её ждали. Луизу встретила молодая служанка в аккуратном тёмно-сером платье, с белым передником и чепцом. Она молча кивнула и провела гостью в приёмную.

Кабинет доктора Лефевра находился в старом здании, но внутри он был обставлен с явным вниманием к прогрессу, комфорту и даже роскоши. Высокие потолки, стены, обитые тёмным деревом, придавали помещению строгость. Пол был устлан толстым ковром глубокого бордового цвета, приглушавшим шаги. В углу стоял массивный диван с резными ножками, обитый зелёным бархатом, явно предназначенный для ожидающих пациентов.

У стены располагался длинный стол с идеально разложенными инструментами, сияющими в свете настольной лампы. Бормашина с ножным приводом – последняя новинка в стоматологии – стояла рядом с основным креслом, обитым чёрной кожей, с подлокотниками из тёмного дерева.

Воздух был насыщен запахами гвоздичного масла и карболовой кислоты – стандартного антисептика того времени. Этот запах, знакомый многим, одновременно успокаивал и тревожил. Он напоминал о том, что здесь будут не просто осматривать, но и лечить, а значит – возможны боль и неприятные ощущения.

Луиза невольно поёжилась, когда услышала глухой металлический звук – врач, вероятно, укладывал инструменты на поднос. В этот момент раздался ровный голос:
— Мадемуазель де Вильнёв, рад видеть вас. Проходите, прошу.
Доктор Лефевр был мужчиной средних лет, с аккуратно подстриженной бородой и проницательными серыми глазами. Его длинный тёмный халат, застёгнутый на все пуговицы, подчёркивал его подтянутую фигуру. В отличие от многих врачей, он не носил хирургической шапочки – его волосы были аккуратно зачёсаны назад, открывая высокий лоб.

Его манеры были безупречны. Он не сделал ни одного резкого движения, его голос звучал ровно, без ноток раздражения или суеты. Но Луиза заметила: его взгляд был слишком внимателен, он словно изучал её, анализировал.

Она села в кресло и почувствовала, как кожаная обивка чуть прохладна на ощупь. Врач продолжал смотреть на неё, будто оценивая, насколько она напряжена.
— Позвольте мне осмотреть вас, мадемуазель, — сказал он спокойно, беря в руки маленькое зеркальце и щипцы. — Это займёт всего несколько минут.
Луиза кивнула, но в душе уже чувствовала некое беспокойство. Что-то в этом человеке, в этом кабинете казалось… не совсем обычным.

Луиза осторожно устроилась в кресле, чувствуя, как её сердце забилось быстрее. Она приехала сюда ради обычного осмотра, но в глубине души ощущала неясное беспокойство. Глухая боль в зубе, преследовавшая её последние дни, усилилась, как только она вошла в кабинет доктора Лефевра.

Доктор Лефевр был вежлив, но его холодный и цепкий взгляд, слишком долгий для простого врача, заставлял её чувствовать себя неловко. Он двигался плавно, без резких движений, но в его точных, почти механических жестах было что-то неуловимо тревожное.

— Позвольте мне осмотреть вас, мадемуазель, — произнёс он ровным голосом, пододвигая к себе небольшой столик с инструментами.
Луиза кивнула, приоткрыв рот, и почувствовала, как пальцы доктора, прохладные и сухие, осторожно коснулись её подбородка. Её ладони сжались в кулаки. Почему она нервничает? Врач — всего лишь врач, а не надзиратель или обвинитель. Однако с каждым мгновением её тело напрягалось всё сильнее.

Звук металлического инструмента, скользящего по эмали зубов, вызвал у неё неприятный озноб. Она никогда не боялась дантистов, но сейчас её охватила волна беспричинного страха. Глаза доктора были сфокусированы на её лице, и Луиза почувствовала, что он не просто изучает её зубы — он изучает её саму.
— Вам придётся потерпеть небольшое неудобство, — сказал он, не отвлекаясь от работы.

Она хотела ответить, но в этот момент ощутила лёгкий укол боли. Её дыхание сбилось, но доктор, казалось, не обратил внимания. Он продолжал свой методичный осмотр, словно безразличный к её реакции.

В комнате стояла тишина, нарушаемая лишь её прерывистым дыханием и негромким звуком металлических инструментов. Луиза всё сильнее ощущала дискомфорт, но не могла определить, связано ли это с болью или с чем-то другим — чем-то неуловимо неправильным в самом докторе Лефевре.

Она почувствовала, как её пальцы, сжимающие подол платья, дрожат. Хотелось задать вопрос, разрядить обстановку, но что именно она могла спросить? «Вы всегда так внимательно смотрите на своих пациентов?» Или «Почему мне так не по себе?»
Но вместо этого Луиза лишь сглотнула, надеясь, что визит скоро закончится.
— Всё в порядке, мадемуазель? — вдруг спросил врач, убирая инструменты.

Её охватил внезапный страх. Что-то в его голосе звучало не так. Словно он знал, что она боится, и наслаждался этим знанием.
— Да, конечно, — ответила она, надеясь, что её голос прозвучит ровно.
Но ощущение тревоги не проходило. Напротив, оно становилось всё сильнее.

*******
Луиза с трудом подавила желание встать с кресла и покинуть кабинет. Тревожное чувство, поселившееся в её груди, усиливалось с каждой минутой. Доктор Лефевр продолжал говорить ровным голосом, но она почти не слышала его – мысли путались, формируя всё более мрачные предположения. Она не могла объяснить этого логически, но что-то подсказывало ей: здесь кроется нечто большее, чем простое медицинское обследование.

Тишину кабинета прервал тихий, но настойчивый стук в дверь. Лефевр нахмурился, бросив короткий взгляд на часы, и медленно поднялся.

— Прошу прощения, мадемуазель, — произнёс он, направляясь к двери. — Я не ожидаю посетителей в это время.

Луиза сжала подлокотники кресла, её тревога усилилась. Врач откинул засов и слегка приоткрыл дверь, не позволяя незваному гостю увидеть всё помещение.

— Месье Лефевр? — раздался ровный, спокойный голос.

— Да, — ответил врач холодно. — Чем могу помочь?

— Меня зовут Эмиль Готье. Я расследую одно дело, и ваше имя упоминается в связи с ним. Я надеялся переговорить с вами.

Луиза не видела лица незнакомца, но в его тоне не было ни агрессии, ни давления – только уверенность. Лефевр не ответил сразу. Он продолжал держать дверь приоткрытой, будто взвешивал, стоит ли продолжать этот разговор. Наконец он медленно выдохнул, словно приняв решение.

— Это не лучшее время, месье Готье, — сухо сказал он. — У меня пациентка.

— Разумеется, я не займу много времени, — последовал спокойный ответ. — Моё дело касается пропавшей мадемуазель Дю