Палитра Рембрандта

Продолжаем обзор палитр великих художников. С вами Амрита Шелковникова!

Я впервые по-настоящему поняла Рембрандта не в книге и не в учебной аудитории, а в полумраке зала Эрмитажа, у «Возвращения блудного сына». Подойдя почти вплотную, я увидела не ту «черноту», в которой так легко обвиняют голландцев, а ту самую тёплую, дышащую темноту, сплетённую из охр, умбр и лессировок. И ещё — рельеф. Свет у Рембрандта не написан, он вылеплен: высокие гребни белил на лбу, щёки, утоплённые в красноватые полутени, шершавая искра на кольце. С этого и начался мой долгий разговор с его палитрой.

Если разложить его краски на моём столе, получится удивительно короткий ряд — почти монастырская дисциплина цвета:
- свинцовые белила, тёплые и пластичные, как хороший хлебный мякиш;
- жёлтые: свинцово-оловянная жёлтая (тот самый солнечный отблеск в бликах) и охры;
- земли: сиена и умбра — сырые и жжёные, от холодно-горькой до шоколадно-тёплой;
- красные: киноварь для резких акцентов и красные лаки (мадеровые) для живой крови полутонов;
- чёрные: прежде всего костяной чёрный, иногда сажистый — для мягких, тянущихся теней;
- синие: смальта для серых прохлад и изредка природный ультрамарин — как роскошь, как жест особого случая.

Зелёных у Рембрандта почти нет; вместо них — смесь чёрного с жёлтым, понемногу — зелёная земля. И это, пожалуй, главный парадокс: при почти отсутствии зелёной краски его картины полны воздуха. Воздух там рождается не из «цветности», а из температуры нейтралей — из того, как тёплые коричневые обнимают прохладные серые.

Что делает эту палитру рембрандтовской? Во-первых, опора на земли. Земляные пигменты — охры, сиены, умбры — дают не просто «коричневый», а мягкую, податливую архитектуру тени. С ними почти невозможно сорваться в грязь, если держать палитру дисциплинированной: всё смешивается сродни, как вино с водой. В тени у Рембрандта редко живёт чистый чёрный; чаще это затаившиеся охры, припудренные костью, с влажным отблеском лессировки. Поэтому его темнота не плоская, а глубокая, как колодец.

Во‑вторых, свинцовые белила. Это не просто «белая краска», а скульптурный материал. Свинец даёт вязкость и упругость, позволяя наращивать гребни света, которые реально торчат над поверхностью. Пальцем или торцом кисти он мог сдвигать такую вершинку белил — и свет, отражаясь, начинал искрить физически, а не «иллюзорно». И ещё — белила у него редко бывают «чисто белыми»: часто в них чуть‑чуть свинцово‑оловянной жёлтой или охры. От этого свет выходит тёплым, человечным, без синевы больничной простыни.

В‑третьих, смальта. Этот стеклянный синий — небесная крошка, которая любит стареть: со временем она сереет, теряет яркость. Поэтому наши сегодняшние глаза видят у Рембрандта больше коричневого, чем видели его современники; многое, что было чуть голубее, теперь как бы припало пылью. Но именно смальта — не агрессивная, а мягко охлаждающая — позволяла ему строить прозрачные холодные полутени и серые, в которых звучит кожа.

Технически его живопись — это музыка слоёв. Основа — тёплый грунт. На холст он часто наносил двухслойный грунт: внизу — светлая масляная подушка, сверху — коричневатая, охристая имприматура. Уже эта имприматура объединяет будущее полотно: никакой белой пустоты, всё слегка затеплено, как бумага старой книги. Дальше — «мёртвый» слой, doodverf: нейтральная постановка светотени без лишней цветности. И только затем начинается жизнь — лессировки и плотные тела мазков, их чередование.

Лессировка у Рембрандта — это дыхание. Тонкие слои лака с органическими красными — мадеровые, иногда — киноварь — дают в коже мерцание крови. В полутенях лица вы найдёте зеленовато‑серые намёки (смеси охры, чёрного, иногда — зелёной земли), которые приглушают розовый и заставляют тёплые блики вспыхивать сильнее. В тенях одежды — тёплые коричневые лессировки, в которых будто растворены истории, непроговорённые до конца.

А поверх — плоть мазка. Его знаменитые золотые блики на рукавах и украшениях — это не «жёлтая краска», это смесь белил, свинцово‑оловянной жёлтой, иногда с добавками минеральных наполнителей, вроде толчёного кварца, — чтобы мазок держал ребро, чтобы он не сползал, а стоял шершавой горкой. Эти «горки» ловят свет в музейном зале так, как листики позолоты ловят отблеск свечи.

Ещё одна рембрандтовская тайна — края. Он мастер «потерянных и найденных» границ. Там, где ему не нужно привлекать внимание, края распадаются в полумрак, растворяются в объединяющей имприматуре и лессировке. Там же, где важен жест, взгляд, кромка ткани, — возникает резкий, уверенный мазок, иногда процарапанный обратной стороной кисти по влажной краске. Этот контраст резкого и растворённого создаёт дыхание пространства без всяких перспективных ухищрений.

Многие спорят: тёмный ли он, мрачный? Для меня — нет. Он экономный. Его палитра — не бедность, а отбор. Когда ты сознательно отказываешься от десятка «красивых» тюбиков, ты начинаешь слышать, как работает температура серого. Ты видишь, что в полутоне ещё есть жизнь и не бежишь за яркими решениями. Поэтому рембрандтовский золотой свет — это не эффект лампы, а результат дисциплины: тёплый грунт, земли, мягкие «дышащие» чёрные, сдержанные холодные из смальты — и только после этого точечные искры киновари и свинцово‑оловянной жёлтой.

Есть ещё химия времени. Красные лаки склонны выгорать, смальта — сереть, природные смолы в лессировках — темнеть. Мы видим сегодня не весь диапазон его изначальных цветовых отношений. Но даже сквозь патину веков его метод просвечивает. Взять «Еврейскую невесту»: эти рукава — сотня способов сказать «золото», когда у тебя нет золотой краски. Там тончайшие лессировки поверх тёплого тела мазков, тяжёлые гребни белил, слегка подкрашенных, — и вкрапления красных, которые делают «металл» живым. Эта убедительность рождается не из блеска, а из рельефа и температуры.

Как я переношу это к себе в мастерскую? Начинаю с тёплой имприматуры — тонкого слоя охры с каплей умбры, разбавленной маслом. Делаю «мёртвый» слой нейтралями: охра + костяной чёрный, киноварь — строго для живых мест: кончик носа, губы, суставы пальцев.

Холод беру не синим «в чистом виде», а смещаю нейтраль в сторону серо-голубого — так кожа сохраняет теплоту. Света пишу густо, не щажу пастозность и стараюсь, чтобы самый яркий белый был не чистым, а тёплым — капля свинцово-оловянной жёлтой (или её современной замены) творит чудеса. В одежде ищу богатство не за счёт «цвета тюбика», а за счёт чередования фактур: лессировка — мазок — процарапанный штрих — снова лессировка.

Отдельная радость — «зелёные без зелёной»: чёрный + жёлтая охра в разных пропорциях дают целую рощу оливковых, идеальных для полутонов фона и теней на лице. Они не спорят с кожей, а подпирают её. Этот трюк я подглядела у Рембрандта и теперь почти не достаю из ящика яркие изумруды — они редко нужны.

Про связующие и блеск. Рембрандтовские лессировки дышат, потому что сделаны на хорошем льняном масле, иногда загущённом (stand oil) и с примесью смолистых добавок. Я в своей практике берегу густое масло для лессировок и берегу себя от «сладких» растворителей: лучше терпеть медленную сушку, чем получить стеклянно-мёртвую поверхность. И обязательно выравниваю блеск — тончайшим покрытием, когда картина готова: полутон надо видеть без бликов жирных пятен.

И, пожалуй, главное, что я взяла у него, — это архитектура света. У Рембрандта свет не просто «на лице»; он проходит маршрут. В «Ночном дозоре» в глаз упирается сначала свет на девочке в золотистом, затем — блеск на барабане, и ты уже внутри команды. На портретах — дорожка из трёх-четырёх акцентов: лоб, переносица, верхняя губа, мочка уха. Эти «ступени» ведут взгляд мягко и не дают блуждать. Когда я пишу, я ставлю такие «ступени» осознанно — и вся остальная палитра работает на них.

Рембрандт — это не про «чёрную краску», это про грамотную экономию. Про то, как десятью тюбиками построить мир, в котором есть воздух, кровь, ткань, металл и тишина. Его палитра — сдержанный орган, где каждая труба настроена. Земли дают тело теням, лессировки — дыхание, белила — кость света, смальта — прохладу, красные — кровь.

Всё остальное — внимание к краю, рельефу и маршруту света.

Когда в моей мастерской пахнет льняным и тихо потрескивает грунт, я помню это ощущение у «Возвращения блудного сына»: как тёплый коричневый держит мир, чтобы сияние не распалось. И тогда моя собственная рука берёт чуть меньше цвета и чуть больше воздуха — так, как учит Рембрандт.

С теплотой души, Ваша Амрита Шелковникова

Чёрный в палитре старых мастеров: когда он незаменим

Привет! С вами Амрита. Долгое время я жила под заклинанием: «Не используй чёрный — он убивает цвет». Мне это говорили и педагоги, и коллеги. И всё же каждый раз, стоя перед Тицианом, Рембрандтом или Караваджо, я видела, как именно чёрный держит пространство, как он собирает свет, как он даёт высветам звучать, а не кричать. Со временем я не просто вернула чёрный на палитру — я поняла, когда он по‑настоящему незаменим.

Старые мастера не стеснялись ни чёрного, ни белого — и в открытом виде тоже. Это была норма. Глубокие, насыщенные тона фона считались обязательными: тёмная подкладка подчёркивала свет, сохраняла чистоту общего колорита и ясность восприятия. Даже сегодня это видно на фотопортрете: на тёмном фоне лицо становится ясным светлым пятном. Леонардо иронизировал над любовью к пёстрым, открытым краскам: боязнь глубокой тени делает живопись похожей на картинки из колоды карт. Для меня это — напоминание, что смелая тьма делает видимым и благородным всё остальное.

Каким чёрным пользуюсь
Я держу в ящике несколько разных «чёрных», потому что у каждого свой характер и зона ответственности.
- Костяной/ивориевый (PBk9). Полупрозрачный, с часто холодным (синеватым) подтоном, медленно сохнет. Идеален для лессировок теней, вердаччо и сложных серых.
- Сажевый/ламповый (PBk6). Ещё более холодный, маслянистый, очень медленно сохнет. Берегу для мягких ночных пейзажей и холодных дымчатых эффектов.
- Виноградный (PBk8). Мягкий, низкой укрывистости, чуть тёплый. Хорош для подмалёвка и рисунка кистью.
- Марс‑чёрный (PBk11). Современный, плотный и тёплый, быстро сохнет, сильная укрывистость. Я использую точечно, когда нужно быстро построить тёмную форму в подмалёвке или прописать бархат.

Исторические земляные «почти чёрные» — кассельская земля/ван Дейк — дают прекрасные глубокие коричневатые тени, но они коварны: могут давать морщины и нестабильны в толстой лессировке. Я применяю их тонко и поздно по слою, а глубину чаще добираю костяным чёрным в смеси с умбрами.

Классическая последовательность старомастерской работы
- Сначала — монохромное основание, чаще коричневое: строю форму и тон без спешки в цвет.
- Затем — яркий свет, серебристые полутени и блики: впускаю воздух и объем.
- И лишь в финале — несколько цветовых акцентов: ровно столько, чтобы картина запела, но не перегрузилась хромой.
Так полотно остаётся собранным и благородным: тёмные массы удерживают колорит, а цвет звучит точечно и чисто.

Когда чёрный незаменим

1) Вердаччо для карнаций
Если вы когда‑нибудь наблюдали мраморную «живость» кожи у ранних венецианцев, вы видели вердаччо — зелёный подмалёвок. Я пишу его смесью костяного чёрного с жёлтым (свинцово‑оловянная или Неапольская, можно жёлтая охра) и каплей белил. Этот прохладный, чуть сероватый «зеленец» укрощает красноту последующих слоёв, создаёт основу для сосудистой полупрозрачности. Тёплые лессировки поверх начинают «светиться» изнутри.
Практика: тонкая, матовая прокрышка по тёплой имприматуре, без жира. Дальше — велатуры и лессировки телесных с преобладанием тёплых. Итог — внятная форма без «розовой свеклы».

2) Лессировки глубоких теней
Тени Караваджо, «ночь» Рембрандта — это не просто тёмная краска. Это ряд полупрозрачных фильтров, где чёрный смешан с умбрами, красными лаками, иногда синими, чтобы тень не умирала, а дышала. Костяной чёрный тут прекрасен: он «пьёт» масло, даёт матовый, поглощающий свет слой.
Мой рецепт: 1 часть стоячего масла к 3 частям уайт‑спирита как медиум для лессировки, минимум краски на кисти, слой — почти невесомый. Лучше пять тонких проходов, чем один жирный. И да — контроль «fat over lean»: чем выше по слоям, тем чуть жирнее.

3) Сложные серые и синева без синего
Чёрный + белила дают серые с характером. У костяного чёрного — синеватая вуаль, которая в белилах проявляется как деликатный «голубой», близкий к свинцово‑белым небесам старых голландцев. Это бесценно для нежных дымчатых тканей, перламутровых серых Вермеера и холодных рефлексов в металле.

Рабочая пара: костяной чёрный + свинцовые белила (если вы ими пользуетесь и соблюдаете технику безопасности) или титановые с каплей ультрамарина/фиолета для «намёка» на оптику свинца. Получаются серые, которые не спорят с хромой вокруг.

4) Зелёные из чёрного и жёлтого
«Чёрный не цвет» — а вот и нет. Смешайте чёрный с жёлтым — получите глухой оливковый, идеальный для дальних планов листвы, плащей, старой бронзы. Это работало у венецианцев с lead‑tin yellow, работает и сегодня с Неаполитанской, жёлтой охрой, иногда — с никель‑азо для более прозрачной зелени. Такой зелёный не «кричит», он старомастерски выдержан.

5) Бархат, мех, чёрные ткани
Рембрандт и Веласкес почти не писали «чистым» чёрным. Чёрное платье — это теплота в свету и холод в тени. Я начинаю с тёплого подмалёвка (умбра жжёная + марс‑чёрный), затем в тени — лессировка костяным чёрным с каплей ультрамарина, в полусвет — скумблинг тёпло‑серым (чёрный + белила + капля охры). Блик — не белый, а едва теплее окружения. Так ткань не превращается в дыру, а остаётся телом.

6) Потерянные края и сфумато
Когда форма должна раствориться в воздухе, никакой цвет не справится лучше чёрного: полупрозрачный, холодный и глубоко «поглощающий». Полусухой кистью, по ещё липкому предыдущему слою, я тонко «втягиваю» контур в тень, чтобы глаз перестал видеть жёсткую границу. Это техника, без которой «ночные» композиции не держатся.

7) Архитектура тональных масс
Старомастерская формула «три больших значения» требует убедительного самого тёмного. Без настоящего чёрного всё ползёт в середину, и картина начинает «бубнить». Я закладываю ключевые тёмные массы в самом начале, пусть даже тонко и прохладно. Они станут опорой для всего последующего оркестра цвета.

8) Нейтрализация хромы без грязи
Когда пигмент кричит (насыщенный киноварь, кобальт, фтало), я не добавляю в него комплементарный «до коричневого». Я отдельно замешиваю нейтраль на базе чёрного (например, чёрный + охра в разных пропорциях), и подмешиваю её малыми дозами. Так цвет сдерживается, но не «умирает».

9) Металл и стекло
Серебро не делается белой полоской на сером. Нужно пространство от почти чёрного до мягко‑серого, и только там, где блик, — жёсткая нота. Чёрный даёт глубину «провала» в отражении, без которой металл — просто серая краска. То же со стеклом: прозрачность считывается через отсутствие света, а не через белую линию по контуру.

Про контрасты и выразительность
На фоне теней и «мутных сред» яркие оттенки звучат особенно отчётливо. В живописи всё держится на контрастах:
- яркое и приглушённое
- тёмное и светлое
- круглое и угловатое
- большое и малое
- гладкое и рельефное
Это арсенал выразительных средств. Владея ими, художник создаёт атмосферу и образ, вызывает сильные чувства — от спокойствия и умиротворения до тревоги и печали. Чёрный здесь — как дирижёр: он задаёт тональность, в которую вступают цвета.

Технические заметки из мастерской
- Сушка. Карбоновые чёрные сохнут медленно. Если надо ускорить — ведите тонко, используйте свинцовые белила в смесях (они ускорят полимеризацию), избегайте жирных лессировок ранними слоями. Сиккативы — только прицельно и экономно, на верхних проходах.
- Мат vs глянец. Чёрный любит матовость: он поглощает свет и «тянет» пространство. Глянец на чёрном в тени часто разрушает глубину. Если слой блестит — аккуратно пройдитесь тонкой велатурой матового чёрного или выровняйте общий глянец ретушным лаком на финише всей работы.
- Жир по тощему. Лессировки чёрным всегда выше по жирности, чем подмалёвок под ними. Плотные чёрные мазки марсом — только на ранних стадиях, дальше — тоньше и прозрачнее.

- Кисти и подложка. Лучше всего чёрный раскрывается по слегка шероховатому грунту и имприматуре средней ценности (не по белому). Коза/синтетика для мягких вуалей, щетина — для скумблинга.

Чего избегаю
- Битумные краски и толстые чёрные лессировки. Красиво сначала, плохо потом: морщины, отставание сушки, кровотечения через слои.
- Универсального «чёрного из тюбика» на всё. В свету чернота грязнит. В теплых участках она делает мёртвый холод. Вводите его порционно, целево.
- Заглушения цвета чёрным внутри смеси. Лучше нейтрализовать через отдельный нейтральный микс и подмешивать микродозами, чем уводить цвет в беспросвет.
- Равномерной «чёрности». Чёрное платье, тень, фон — не одного цвета. Разные потоны (тёплые/холодные), разная прозрачность, разные фактуры — иначе получится плоское пятно.

Немного истории на заметку
Миф «старые мастера не использовали чёрный» — миф. Использовали, и щедро. В срезах красочного слоя Рембрандта, Караваджо, ван Дейка регулярно находят костяной/ивориевый чёрный. Вермеер нейтрализовал цвета костяным чёрным в смесях для фона и теней. Разница в том, что они обращались с чёрным как с оптическим инструментом, а не как с «самым тёмным тоном из тюбика»: тонко, послойно, с управлением потоном и блеском.

Немного о законах и «янтре»
Освоив научные законы живописи, художник перестаёт писать случайность: он сознательно управляет линиями, массами и цветами, мягко влияя на зрителя. Искусство способно визуально исцелять, направлять к свету и силе духа, заставлять задуматься о высших смыслах и — через изменение взгляда — находить выход из внешних тупиков.
Поэтому художник должен быть и философом, и знатоком законов влияния цвета, формы, композиции. Подобно режиссёру или композитору, он создаёт янтру — инструмент, вызывающий определённые вибрации в умах зрителей (санскритское «yantra» — «машина», «механизм»). Каждое полотно — своя янтра, меняющая частоты сознания. Для этого нужен не только талант, но и знание гармонии:
- золотое сечение
- цветовой круг Гёте
- перспектива
- анатомия
Это те ниточки, дёргая за которые выстраивается симфония живописи.

Личный вывод
Чёрный — это как тишина в музыке. Он делает слышимым то, что вокруг. Без чёрного барокко не дышит, кожа не сияет, золото не вспыхивает. Держите его на палитре, но в узде. Пусть он работает там, где без него не обойтись: в тенях, в нейтралях, в вердаччо, в бархате и металле. И то

С Днем знаний, дорогие друзья!
Мы поздравляем учителей, учеников и всех причастных с началом учебного года и желаем новых открытий, удачи и успехов в учебе.
"Устный счёт. В народной школе С. А. Рачинского" (1895).
Художник Н.П. Богданов-Бельский (1868–1945).

Дорогие друзья!

Я от всей души поздравляю вас с 1 сентября — Днём знаний! Хочу, чтобы ваша учёба была по‑настоящему счастливой, радостной и ненасильственной — бережной к личности, вдохновляющей и свободной.

Пусть знания расширяют горизонты и дарят свободу, а не загоняют в рамки. Верю, что обучение, основанное на уважении, выборе и живом интересе, помогает каждому раскрыться и идти своим путём.

Пусть новый учебный год принесёт открытия, дружбу и много поводов для гордости и улыбок.

С теплом,
Амрита Шелковникова и моя команда