Пожилая еврейская женщина пришла в банк, чтобы снять 10 долларов. Кассир сказала ей: «Для снятия суммы менее 100 долларов пользуйтесь банкоматом. Пожалуйста, уходите, если у вас нет других вопросов. За вами стоит очередь клиентов...»

Женщина молчала несколько секунд, затем вернула карту кассиру и сказала: «Тогда я сниму все деньги, которые у меня есть».

Кассир удивилась, проверив остаток на счете. «У вас 500 000 долларов, а в банке сейчас нет такой суммы. Не могли бы вы записаться на прием и прийти завтра?»

Тогда старушка спросила, какую сумму она может снять сразу. Кассир ответила, что любую сумму до 3000 долларов.

«Тогда, пожалуйста, дайте мне сейчас 2915 долларов».

Кассир сердито пошла в хранилище, взяла там купюры по 20, 10 и 5 долларов и несколько минут считала 2915 долларов.

«Могу ли я еще чем-нибудь помочь вам сегодня?» — строго спросила кассир.

Пожилая женщина положила 10 долларов в сумочку и сказала: «Да, я хотела бы положить 2905 долларов на свой счет».

Не усложняйте жизнь. Всегда найдутся люди, которые усложнят её за вас...

Здесь лапы у елей дрожат на весу,
Здесь птицы щебечут тревожно.
Живешь в заколдованном диком лесу,
Откуда уйти невозможно.
Пусть черемухи сохнут бельем на ветру,
Пусть дождем опадают сирени -
Все равно я отсюда тебя заберу
Во дворец, где играют свирели.
Твой мир колдунами на тысячи лет
Укрыт от меня и от света.
И думаешь ты, что прекраснее нет,
Чем лес заколдованный этот.
Пусть на листьях не будет росы поутру,
Пусть луна с небом пасмурным в ссоре, -
Все равно я отсюда тебя заберу
В светлый терем с балконом на море.
В какой день недели, в котором часу
Ты выйдешь ко мне осторожно?
Когда я тебя на руках унесу
Туда, где найти невозможно?
Украду, если кража тебе по душе, -
Зря ли я столько сил разбазарил?
Соглашайся хотя бы на рай в шалаше,
Если терем с дворцом кто-то занял!

Владимир Высоцкий, 1969

В трущобах на Молдаванке умирает пожилая еврейка тетя Рахиля. Вокруг нее с сочувствием стоят трое сыновей и ее муж Беня.
- Дети мои, Беня. Я хочу вам кое-что сказать на прощание.
- Давай, Рахиля, говори, - вдохновляет муж.
- У меня в серванте лежит ожерелье, продайте его и купите дом старшему сыну Мойше.
- Рахиля, оно же стоит две копейки!
- Беня, я должна признаться. Это не стеклянное ожерелье, а бриллианты.
- Ой-вей, Рахиля. Ты же говорила, что мама тебе его подарила!
- Беня, через это ожерелье мне признался в любви директор Привоза, когда я там продавала фрукты.
- Рахиля, ты предательница! - кричит разъяренный дядя Беня.
- Папа! Дайте маме сказать слово! Мама, продолжай, не отвлекайся, - вмешивается старший сын Мойша.

- Ойц, дети мои, муж мой. На кухне в вазочке лежат зелёные бусы. Продайте их и купите среднему сыну Боречке машину.
- Рахиля, ты совсем с ума сошла? Эти дешёвые бусы подарили на юбилей твои бессовестные родственники из Израиля. А как мы их кормили! Как поили! - возмущается дядя Беня.
- Ойц, Беня. Я уже скажу. Через эти бусы мне выразил восхищение директор оперного театра, когда я там работала уборщицей. Эти бусы из чистого изумруда.
- Ах ты свинья порхатая! - злится дядя Беня, протягивая руки к неверной жене.
- Папа, тихо, дайте маме спокойно уйти. Мамочка, говори дальше, - вмешивается средний сын Боря.

- Дети мои, муж мой. В спальне под подушками лежит красный браслет. Продайте его и купите младшему сыну Изе хороший костюм и кепи.
- Рахиля, тебе совсем в голову холодно? Этот браслет тебе подарила твоя подруга Фира. Зная эту гадину, за него не купишь даже пуговицу!
- Ойц, Беня. Я обманула тебя. Этот браслет из чистого рубина. Мне его подарил директор пляжа Ланжерон, когда я там продавала квас.
- Молчи, Рахиля, чтобы твой поганый рот сзади торчал. Как я был слеп! Вот куда ты крутила задом каждую субботу!
- Беня, не злись, продай мои золотые зубы и купи себе хорошего ужина в ресторане!
- У тебя и зубы золотые есть? - недоумевает дядя Беня.
- Бенечка, помнишь, я работала в стоматологии Семена Марковича?

Шокированный дядя Беня и взволнованные сыновья смотрят на Рахилю. В эту немую сцену вползает мама дяди Бени, Двойра Соломоновна. Она улыбается беззубым ртом, ласково обращаясь к невестке:
- Рахилечка, рибочка моя. Вспомни о своей молодости, может, ты ещё где-то работала? Бабушке Двойре надо купить вставную челюсть...
#улыбнуло

Девочка с фотографии. Рассказ о маленькой узнице Озаричей, чье фото потрясло весь мир.

Это фото маленькой девочки, узницы концлагеря Озаричи в Гомельской области, где погибло около 20 тысяч человек, было сделано в марте 1944 года и затем распространилось по всему миру. 19 марта 1944 года, в день съемки, 5-летняя Вера Курьян вместе с 34 тысячами других узников получила шанс на спасение.

Когда началась война, Вере было всего два года. Она жила с родителями, старшим братом Женей и только что родившейся сестрой Олей в деревне Подветка Гомельской области. Когда в село пришли немцы, отца Веры арестовали, несколько дней он был в плену, потом сбежал и присоединился к советским войскам. Вся война семья не получала от него никаких известий.

В Подветке гитлеровцы жгли дома, убивали стариков, а молодых забирали в плен. Почти вся деревня была в огне, люди покидали свои дома, кто во что был одет.

Из воспоминаний Веры Сергеевны: «Наш сосед Иван рассказывал: в одной из облав он увидел мою маму, которая лежала на земле и прикрывала собой троих детей. Он подумал: «Убили!» Фашисты стреляли без разбора. Но вдруг он увидел, что я выползла, посмотрела на немца и, что с ребенка возьмешь, улыбнулась. Немец внимательно посмотрел, опустил автомат и начал играть на губной гармошке. Сосед потом говорил: именно моя улыбка спасла нашу семью».

Чтобы спастись, жители Подветки и соседних деревень бежали в лес к знакомому болоту Бабинец. «В нашей деревне жила учительница Люба с двумя сыновьями, — рассказывала Вера Сергеевна. — Она бежала с нами, но болото было далеко, и она устала. Люба решила пойти к немцам и попросить их не стрелять, объяснить, как нам страшно. Больше мы ее не видели… Наш сосед Иван Голуб потерял дочь в суматохе и, когда искал ее, увидел, как немцы привязали Любу к дереву и избили до смерти на глазах у ее детей, несмотря на ее мольбы».

Выжившая семья Курьян вместе с теткой, дедом и соседями ушла к болоту Бабинец, где провела почти три года. «Там можно было согреться даже зимой, выкопав лунку и опустив в нее руки и ноги. В первый год мы ночью ходили в деревню, добывали, что могли, копали картошку у леса. Как мы выживали — не представляю. Болота и лес кормили нас — собирали клюкву, чернику, голубику. Плети лапти из лозы, пили воду прямо из болота. За чистой водой ходить боялись — фашисты обстреливали окраины болота. Огонь разводить не могли. Землянку не выкопать — жили в шатрах из еловых веток. Не все выживали, люди умирали. Мои родные выжили, но мама была очень слабой», — вспоминала Вера.

Пока люди выживали на болоте и спали на голой земле, в их домах в Подветке жили немцы. «Одна женщина решила лучше задушить своих кур, чем отдать их немцам. Ночью доползла к курятнику и передушила всех кур. Привязала к себе, сколько смогла утащить, и поползла обратно, но петух очнулся и закукарекал во всю. Всех немцев в деревне разбудил! Она убежала — смеется Вера Сергеевна. — Говорит, достались мне эти куры».

Когда немцам становилось скучно, они приходили к болоту и стреляли наугад, надеясь попасть в кого-то, но сами туда не ходили, не знали безопасной дороги. В начале марта 1944 года, когда советские войска начали наступление, немцы обстрелом выгнали людей из болота и отправили в концлагерь «Озаричи».

Для Веры болото Бабинец казалось раем по сравнению с лагерем: территория была огорожена колючей проволокой с электричеством, людей не кормили, они спали прямо на улице, многие замерзали насмерть. В лагере царили антисанитария и эпидемия тифа.

«Колючая проволока, а за ней — толпа изможденных людей, — вспоминала Вера Сергеевна. — Они умирали как мухи. На земле ничего не росло, нас не кормили… Однажды мой брат Женя пропал. Тетка Ходосья шла его искать и нашла восьмилетнего Женю у немца. Немец ел тушенку, а Женя просил его оставить хоть немного. Немец раздражался и пихал мальчика сапогом, но он подползал снова. Потом немец вылизал банку и выбросил ее, а Женя схватил ее и побежал к маме, мазал ее губы остатками тушенки, чтобы мама жила. Мама лежала без движения, у нее был тиф, обморожены руки, ноги и лицо. Темные пятна остались у нее на всю жизнь».

Тетка Ходосья говорила: «Деточка, банка пустая». «Нет, есть!» — кричал Женя. Ходосья заглянула в банку, увидела в отражении свое лицо и заплакала: «Как я стала страшной, как Баба-яга». Они не мылись несколько лет, плохо ели, были грязными и больными.

Ночью люди собирались в группы, чтобы согреться. Однажды над лагерем всю ночь кружил самолет и посыпал серый порошок. Утром многие не встали — остались серые бугорки на земле.

Перед освобождением узников Озаричей немцы, понимая, что им не спастись, стали сгонять людей, бить прикладами автоматов (патронов не было) и бросать полуживых в ров.

«Живые и мертвые лежали вместе, земля шевелилась над ними, — говорит Вера Сергеевна. — В этот ров бросили и нашу маленькую Олю, но дед прыгнул и достал ее. Оля, которая чудом выжила болото, лагерь, голод и морозы, была мертва. Дед Василий похоронил ее отдельно. После войны хотел показать нам это место, но не успел — вскоре умер. Когда нас пришли освобождать, мы никому не верили, думали, что это снова немцы. Наши солдаты загружали людей в грузовики, а тетка Ходосья не могла меня найти. Она бегала по лагерю и звала меня, увидела, что я стою рядом с мужчиной, который целился в меня. Тетка закричала: «Не стреляй, это ребенок!» — а он ответил, что он военный корреспондент и фотографирует».

Так появилось фото маленькой узницы концлагеря, сделавшее девочку известной во всем мире. «На голове у меня не платок, а рубашка, намотанная теткой с кого-то, чтобы я не замерзла. Хоть нельзя так делать, но снимали одежду и обувь с мертвых — им все равно, а нам хоть какая-то возможность согреться».

В лагере мама Веры осталась жива чудом. «Когда начали грузить тех, кто не мог идти, мама лежала на земле, а я рядом, нас фотографировал корреспондент. Дед просил положить маму на носилки, но ему ответили, что живых класть некуда, а мама — труп. Тогда дед подставил к губам мамы кусок стекла — он чуть запотел. «Смотрите, дышит!» — и маму согласились забрать».

«Помню, нас вывезли из Озаричей, привезли в деревню, там стоял шалаш с паром и простынями. Людей раздевали, брили налысо и заводили внутрь. Тетка Ходосья поняла, что это газовая камера. Говорит: «Вы, дети, заходите, дышите глубже, чтобы быстро умереть». Я вошла, вдохнула полной грудью, зажмурилась и ждала смерти, но не умерла. Это была баня! Мы годами не мылись, были грязные и больные. Нас отмыли и отправили в Подветку. Там из тридцати домов уцелели только три. В первый день после возвращения хозяйка одного из домов, Ульяна, села на пороге с детьми и умерла — сердце не выдержало. Детей разнесли по семьям, а в деревне долго вспоминали Ульяну с сожалением».

Послевоенное детство было тяжелым. От родного дома остался только пятачок глины, Вера с братом долго копались в нем, пытаясь найти хоть ложку — ничего не было. Жили в доме деда, голодали, ели все подряд — траву, почки, хвою. Из желудей и вереска делали хлебоподобную смесь.

«Мама после концлагеря поправилась, хоть и болела. Отец вернулся с фронта, дом заново построили, купили козу. Я так любила козу, что повесила на нее все отцовские медали и вывела на улицу. Но радость была недолгой. За те три дня плена у немцев отца осудили на 15 лет лагерей. Он вернулся после смерти Сталина, был реабилитирован, но так и не оправился. Из-за этого мы с братом долго молчали о лагерном прошлом. В середине 1950-х в деревню приехал мужчина, искал Веру Курьян. Я спряталась. Позже узнала, что это был тот самый военный фотограф из Озаричей».

О тех страшных днях Вера Сергеевна долго не говорила. Она не знала о том, что ее фото публиковали во многих изданиях по всему миру, а теперь эти снимки хранятся в Белорусском музее истории Великой Отечественной войны. Только спустя 40 лет после войны, когда племянник показал ей фото в музее, она поверила и поехала в Минск проверить. Там обнаружили еще один снимок Веры из Озаричей — где она склонилась над больной мамой.

Вера Сергеевна хранит справку из музея за 1984 год: «В музее хранится фотография девочки, сделанная военным корреспондентом С. Альпериным 19 марта 1944 года, с подписью: “Концлагерь для мирных жителей 2 км северо-западнее м. Озаричи Полесской обл. Вера Курьян, 6 лет, из деревни Подвидки Паричского района. Ее мать и все родственники погибли в лагере”.» В справке много неточностей: деревня называлась Подветка, мама, брат, тетка и дед выжили, а Вере было не 6, а 5 лет.

Получив паспорт, Вера покинула Подветку и начала самостоятельную жизнь. Работала на кирпичном заводе в Паричах, потом переехала к тетке в Бобруйск, устроилась санитаркой в городскую больницу. Там познакомилась с будущим мужем, вышла замуж и родила двоих детей.

Вера Сергеевна считает свою жизнь счастливой: «Муж был хороший, его семья приняла меня как родную. Помню, когда пришла к ним знакомиться, мама Вани отправила отца дать корове макухи. Услышав это, я упала в обморок. Позже рассказала правду — после войны мы сильно голодали, ели все подряд. Однажды женщина дала мне кусочек белого и ароматного, я не знала, что это макуха. С тех пор мечтала о ней, но нигде не встречала. В тот день будущая свекровь дала мне кусок черного месива. Я обняла его и подумала: “Девочка моя, как же ты настрадалась, если макуха показалась тебе вкусной и белой”. Макуху делают из подсолнечника и льна, она почти черная и невкусная — разве что корова съест».

Многие годы Вера Сергеевна была членом городской организации узников «Судьба» и участвовала в их мероприятиях. Дважды приезжала в Озаричи, долго ходила, вглядывалась, пыталась вспомнить. Все, что она знала о том месте, рассказывали взрослые родственники, сама она почти ничего не помнила. «Вспомнить ничего не смогла, — говорит Вера Сергеевна, — но почувствовала боль этой земли, где покоится моя сестра и множество замученных ни в чем не повинных людей. Пережив детские страдания, я научилась ценить жизнь и все хорошее, что она дает. Всегда была оптимисткой. Жизнь — это подарок. Никогда нельзя об этом забыват