Прадед

Долгое время не знал, стоит ли такое вообще кому-нибудь рассказывать. Многие мне не поверили бы. Или сочли бы идиотом. Но когда мне прадед всё рассказывал, я плакал, я боялся, я испытывал чувство, близкое к предынфарктному состоянию. Я ему свято верил. Но верили бы мне, если бы я пожелал кому-нибудь такое рассказать – это другое дело. И рассказывал свою историю мне он, одной ногой будучи уже в могиле. Лёжа в постели, вдыхая последние в своей жизни порции кислорода.

Звали его Аркадием, ну, прадедушку моего. Я-то его знал хорошо. И… ну как сказать, было в нём что-то, чему я не мог дать объяснения. Красивые, но сломанные часы – он был без блеска в глазах. Тяжёлая судьба, скажете вы? Хуже. Ад.

А прадед рассказывал про 1933 год. Про то, как летом деликатесом были полевые мыши и черви, а кусок хлеба – вообще роскошью. Как обыденным делом становилось крысятничество, утайки и предательства. Это было тяжёлое время и физически, и психологически. Сначала, думалось, помрут с голоду. А нет - выжили. Но в мозгах что-то уже навсегда заклинило. Я знал, что причина дедушкиных терзаний где-то среди тех воспоминаний, но давить на него я не смел. Зато любопытство из меня так и выпирало. И дедуля это понимал.
Вот что он рассказывал.
В марте 1933 к ним в село вихрем залетел слух, что в 15 километрах от старого склада в овраге построен и тщательно замаскирован небольшой шалаш. И в нём находилось, судя по этому слуху, спасение с большой и золотой буквы. Зерно, картошка, морковь, орехи, фасоль, яблоки и прочие продукты, которые могли спасти от страшного голода. Одна проблема - погода. Всё, должно быть, после зимы, уже испортилось. Если вообще было. А идти натощак непонятно зачем никому не хотелось. А Аркадий пошёл. Жену дома оставил. А ему ничего не оставалось. Двое сыновей, Семён и Ростислав, то есть, получается, дедушки мои, уже едва дышали. Сложно им было. Это они ещё совсем детьми были. И пока Аркадия не было дома, а не было его четыре дня, Ростислава мать похоронить успела. Прямо на следующий день после ухода мужа. Не выдержал малыш. А Сёмке говорить про смерть братика не стали. Мама врала, что Ростика гулять отпустила. Надолго. Кто ещё адекватный был, то помогли похоронить.
Вообще хоронили в то время не всех. Бывало, семьи умирали, и знакомых не оставалось, чтобы похоронить. И если раньше от страшного смрада спасало только то, что стояла зима, то теперь дело принимало скверный оборот. Живых с каждым днём становилось всё меньше и меньше. Дома отпугивали мрачным присутствием смерти. Свечи в домах горели ещё по два дня, а все уже знали, что там, на нетопленных печках, вся семья слегла. И вонище противное скоро просочится и пойдёт гулять по обонятельным рецепторам живых.
…А тут и Аркаша ушёл, и сына не стало. Прабабка моя и обезумела совсем. А, к слову, в селе не знали, куда муж её делся. Думали, он тоже помер. А тут оп – возвращается. Серый весь, еле на ногах стоит, шатается. Не человек – тень. А в руках по два мешка. Все, кто ещё ходить мог в селе, в тот вечер плакали от счастья. Аркадий добросовестно разделил на 47 человек крупу. Казалось со стороны, что у людей праздник. Каждый получил по внушительной горсти. А потом прадедушка узнал, прямо на улице, что сына, Ростика, похоронили. И как подкошенный упал на землю.
- Что значит… похоронили?
Жена сумбурно и до боли печальным тоном объяснила, что на следующий день после его ухода сыночка на тот свет проводила.
- Да как же, - полными ужаса глазами смотрел на односельчан и жену, - он ить за мной шёл всю дорогу. Мешки вон помогал тащить, а перед самой дорогой на село сказал, что он другой дорожкой пойдёт. Я ж… я ж ведь не знал…
И он зарыдал. Громко, надрывно.

Вот в этом моменте рассказа, я помню, тоже тихонько всплакнул. Но прадед на меня не смотрел, он смотрел куда-то в стену. И бесстрастно воспроизводил воспоминания.
А сельчане, конечно, не шибко стремились верить Аркаше. Мёртвым ходить не принято. Хотя одно настораживало – мешки он один и правда дотащить не мог. Не Геракл.
Благодаря крупе свободно прожили полторы недели. Ели все понемногу. Старались не жадничать. Да и боялись помереть, живот часто еду переставал воспринимать как таковую, а переевши, люди страдали ещё больше. А потом и совсем того. Дед Аркадий терпел. Ел мало, но всё же ел - жил. А тут Семён начал жаловаться, что Ростик ему спать не даёт. Ходит по комнате ночью, сопит громко. А говорить – не разговаривает. Сёма рассказал маме и папе. И очень удивился, когда у папы волосы дыбом стали. Он начал смеяться и говорить, что папина голова – веник. Смеялся, стоя около папы. А Аркадий в это время смотрел чуть выше плеча сынишки. В угол. На мрачный, до потери пульса знакомый силуэт. Маленькие молочные зубки, выглядывающие из-под бледных губ. Чуть нахмуренный лоб и… закрытые глаза. И что самое ужасное – он видел, как под этими бледными веками быстро-быстро двигались зрачки. А потом Семён перестал смеяться, резко сорвался с места, и побежал из дому. Куда побежал, он так и не понял. Аркадий стоял, и как завороженный смотрел на сына, которого по определению быть не могло там. Этот нонсенс впивался настолько больно ему в мозг, что темнело в глазах. Внушал страх, первобытный и необузданный, так, что в теле ничего, кроме этого самого страха не оставалось. Полное оцепенение, невозможность работы клеток мозга и словно выход души из тела – потому что оно больше не слушалось. Прадед всё на своей шкуре испытал. И из состояния одеревенения его вывел дикий крик. Когда он моргнул и вновь посмотрел в угол, там была только пустота. Стык двух стен, слой пыли на полу и… два следа в пыли от ступней. Одно единственное доказательство того, что видение было реальным. Лучше бы следов не было. Лучше бы и сына не было. Если умер, пусть уйдёт. А он не уходил. А когда дед выбежал на улицу – на крик, то перед ним такая картина открылась, что он готов был выть от ужаса. Прямо на дороге, в центре, не двигаясь, лежал его Сёма, вокруг толпа людей о чём-то возмущённо переругивалась, а мать, страшно выпучив глаза, стояла над телом сына. Стояла, как палач. А в руках палку металлическую держала. Семён умер мгновенно, удар пришёлся в височную область и просто раздробил мягкую ткань.

Это был тот момент, когда слёзы во второй раз покатились по моим щекам. Я их наспех вытер, отметив при этом, что все руки у меня – как гусиная кожа. Это был кошмарный рассказ. Мне было всё интересней и интересней, но в то же время, что-то подсказывало мне, что дальнейшие слова прадеда меня ещё больше шокируют.
И я был чертовски прав в своём предчувствии.
Второго сына он похоронил, своими собственными руками. Даже слово «истерика» не передаёт полного букета эмоций, которые пережил Аркадий. Похоронил рядом с могилкой Ростислава. И сидел потом весь вечер и всю ночь подле этих двух могилок.
- Ростик… что же ты? Это ты был. Наша мамка такого не могла сделать.
Он сидел и повторял эти слова.
А потом услышал слова в ответ.
- Я не люблю Семёна.
Аркадий огляделся по сторонам. Сумрак мешал обозрению, но рядом точно никого не было. Слова прозвучали тихо и словно ниоткуда.
За какие такие грехи он должен был мучиться, прадедушка мой не знал. И не знал, за какие грехи мучился его сын. Мёртвый, но потревоженный. Что было не так, чего хотел Ростик? Ведь даже если он просто не любил младшего брата, он выполнил бы свою миссию в этом мире и успокоился бы. Но он не перестал навещать Аркадия. Он приходил каждую неделю. И дед привык. Потому что, невзирая на то, что Ростислав был мёртвым, он постоянно помогал отцу и матери. Он тихонько сидел и напевал детские песенки. Словно никогда не умирал. Мать тоже видела Ростика. Но отрицала его как сына. Он был чужой. Уже не её сыночек. Что-то мерзкое, жуткое, потустороннее.
Она прямо спрашивала у Ростика, чего он хочет, почему не упокоится с миром, а мальчик пожимал плечами. И так прошли годы. И голод прошёл. Прадед мой с прабабкой в том кошмаре выжили. Их оставалось порядком десятка в селе и за ними пришло спасение. Армейские служащие мимо проезжали. Даже не подозревая, что где-то среди трупных паров ещё держится жизнь. И увидели-таки живых. И забрали всех. Перевезли в город и дали один из пустующих домов на временное жительство. Жизнь налаживалась. Вот только Ростик снова пришёл.
Несмотря на то, что прадедушка уже привык к компании мёртвого сына, он в один пасмурный денёк заметил кое-что очень интересное. Ростислав взрослел. Не так заметно, как взрослеют люди. Но у него менялись пропорции тела, грубели черты лица. Мальчик – подросток – юноша. А потом, спустя ещё пару лет, случилось кое-что совсем противоестественное. Аркадий, придя домой с работы, услышал плач. Детский плач. Он зашёл в комнату и увидел, как его чуть позеленевшая жена держит на руках какую-то кучу грязного тряпья, рядом стоит Ростислав и улыбается. Такой мерзкой улыбки на его лице Аркадий ещё никогда не видел. Он подошёл ближе и увидел в этом грязном белье… младенца. Вполне здорового младенца.
- Что это за ребёнок? – вопрос был к месту. Вопрос предназначался Ростику.
- Это – ваш внук.
- Это не мой внук, сукин ты сын, уходи, уходи наконец.
- Теперь да. Теперь я уйду. Меня тут уже ничего не держит. Воспитайте его, моего Сашку.

В этом месте прадед замолчал и посмотрел на меня. Я в тот момент уже туговато переваривал информацию. Как-то слишком дико всё звучало. А потом до меня дошло. Я… Егор Александрович. Александрович, понимаете?
Я медленно встал со стула. А ног то и не чувствовал. Меня как по голове чем-то тяжёлым шарахнули, да так, что я готов был в обморок свалиться. Я спросил тогда у прадеда, знает ли мой отец о том, что его отец, то бишь мой дед, принёс его невесть откуда, будучи при этом уже мёртвым. И дед мне коротко и утвердительно кивнул.
- Я воспитал его, как внука, как просил Ростислав. Ты можешь мне не верить, но… - с этими словами Аркадий полез рукой куда-то под подушку и вытянул оттуда маленькую, потемневшую от времени фотографию. На ней было четыре человека – Аркадий с женой, мой папа маленький, и ещё один мужчина, черты лица которого бы

Сломанные зубы

“Так значит, вы хотите страшную историю?” – сказал вожатый, когда мы собрались вокруг костра. “Я расскажу вам такую историю, от которой волосы встанут у вас на головах дыбом, и вам ещё долго будут сниться кошмары. И это не городская легенда, это реальная история, которая называется Тварь со сломанными зубами!”

Вожатый понизил голос, чтобы вселить в нас ужас, рассказывая свою историю.

“В городе неподалёку, в один из таких же вечеров, девочка по имени Света Смирнова возвращалась домой из школы. Был самый разгар зимы и на улице уже стемнело. Почти все люди были уже дома, греясь в тепле.

Пока девочка шла по пустынным улицам, она даже не заметила, что за ней кто-то следит… Даже не кто-то, а нечто… Нечто ужасное… Нечто мерзкое… Нечто с острыми зубами…”

Вожатый делал паузы для большего эффекта, выделяя каждое слово.

“Маленькая Света Смирнова так и не пришла домой тем вечером. Обеспокоенные родители искали её всю ночь, надеясь, что она просто заблудилась по дороге домой. На следующее утро, милиция наткнулась на останки бедного ребёнка. Её опознали лишь по паре недожёванных ног и окровавленной школьной форме.

Сотни милиционеров прочесывали улицы города, проверяя каждый переулок и закоулочек, прочёсывали парки и лесополосы, переходя от дома к дому и спрашивая жителей, не видел ли кто-то что-нибудь подозрительное в тот вечер. Но, как они ни старались, у них не было ни одной зацепки.

Когда они уже хотели прекратить поиски, ужасный вой разрезал тишину ночи. Все милиционеры, что несли дежурство в ту ночь бросились к источнику шума. Он раздавался с той самой улицы, где был найден растерзанный труп бедной Светы.

Когда милиционеры завернули за угол, они застыли на месте от ужаса. Перед их глазами предстала самая ужасная сцена в их жизни. Растерзанные останки, как минимум десяти человек были разбросаны по всей улице, и асфальт повсюду был залит толстым слоем крови.

В центре всей этой бойни стоял отвратительный зверь, которого они никогда раньше не видели. Ростом он был почти два с половиной метра, и всё его тело было покрыто густыми волосами. У него были длинные острые зубы, в которых было много сколов и дыр. Кровь сочилась у него изо рта, и в когтях он сжимал куски человеческой плоти.

Какое-то время, зверь просто смотрел на милиционеров, которые дрожали от страха, глядя на него. Потом он сделал шаг в их направлении, и милиционеры вытащили пистолеты и начали стрелять.

Жуткая тварь издала леденящий кровь визг и скрылась в ночи, оставляя за собой кровавый след.

С тех пор никто больше не видел это ужасное существо… Потому что, если кто-то и видел его снова, вряд ли тот человек выжил”.

Озноб пробежала по нашим спинам. Мы все дрожали от страха, плотнее прижимаясь друг к другу, и оглядываясь по сторонам, на окружающие нас деревья.

“Это не правда”,- крикнул кто-то из ребят. “Вы всё выдумали!”

“Ты действительно так считаешь?”- спросил вожатый. “Только всё дело в том, что я сохранил небольшой сувенир, в память о той ночи…”

Не говоря ни слова, наш вожатый встал и полез в карман пиджака. Когда он вытащил из кармана руку, мы все начали кричать от ужаса.

В руке он держал оторванный человеческий палец.