Знаете, я обожаю своё поколение. Мы застали пластинки и бобины, перекручивали на карандаше кассеты и сидели под стационарным телефоном в ожидании звонка; ещё помним дискеты и диафильмы, но наравне с сегодняшними тинейджерами свободно осваиваем все новинки техники. Мы ещё любим Высоцкого и Магомаева, но и не впадаем в эпилепсию от современных ритмов. Более того, у нас и здесь нашлись «любимчики». Мы точно знаем, что в этом мире больше никогда не будет таких как Майкл Джексон, Queen и Led Zeppelin, и никому до сих пор так и не удалось заменить нам утраченных Белоусова, Талькова и Цоя.
Это мы в детстве часами выглаживали колючую советскую школьную форму и красный галстук, а сегодня также трепетно заботимся о замшевой обуви. Нам никогда не понять, как на улице может быть скучно, ведь каждый из нас может сходу насчитать сотни забав «без ничего», десяток игр с мячом, штук семь развлечений с обычной палкой и консервной банкой, не говоря уж о наличии мелков и прочего «богатства». Это мы разговариваем цитатами из книг, мультфильмов и кино, а в глубине души сочувственно смотрим на тех, кто спрашивает: «А откуда это?»..
Это для нас работала целая индустрия детских киностудий, и лучшие актёры изощрялись в умении петь, танцевать и изображать наших любимых героев – лишь бы мы росли нормальными людьми!
Мы ещё умеем дружить и не прощаем предательства. Мы ещё помним, что любить человека – отнюдь не синоним слова «спать» с ним. Мы пережили развал страны, 90-е, парочку мировых кризисов и несколько воин (особенно внутренних). До нас, наконец, дошло, что наши родители делали для нас всё, что могли. Даже если не делали ничего. Мы теперь уже точно оcознали, что «круто» – это не клубы каждые выходные, не градусы в стакане, а здоровый цвет лица, крепкий сон и дорогие люди рядом.
Мы вручную рисовали «поля» в тетрадях, дрались исключительно «до первой крови» и уже многих похоронили. Мы – самое закаленное и, не в обиду другим, самое прогрессивное поколение. Нам повезло родиться ещё до того, как у детей отобрали свободу и право выбора. Мы привыкли никого не слушать, ни на кого не надеяться и ни от кого ничего не ждать. Мы, дети 70-х, всё привыкли делать сами – потому что лучше нас никто не сделает.

Лучший из мотоциклов. Совершенно безотказная вещь, как автомат Калашникова. Может месяцами в грязи, болоте валяться, а потом без проблем заведется и поедет. Нужно очень постараться, что бы его сломать.

Мотоцикл «Минск» ММВЗ 3.112. Снимок сделан в Смоленской области.
1985.

"Чингачгук — Большой Змей" был и остается шедевром своего времени, несмотря на то, что роли индейцев исполняют немецкие актеры, а сюжет наивен до безумия. Югославский актер Гойко Митич был и остается самым настоящим индейцем, и я сомневаюсь, что кто-то сможет меня убедить в обратном.

Все девчонки нашей страны были влюблены в него- эталон мужества, красоты, справедливости!

Мой муж Фёдор построил дом, настоящий дворец, в два этажа, с верандой, балконами и даже двумя входами. Я тогда удивлялась, зачем разные входы, а он объяснил, что для сыновей — у нас их двое было, Иван и Костя. Но всё сложилось по-другому.
Началась война. Сначала ушёл Фёдор, потом один за другим два сына, а через несколько месяцев пришла из части похоронка — погибли оба… Я сходила с ума. Хожу по пустому дому-дворцу и думаю — как жить? Работала я в это время в райкоме, мне сочувствовали, успокаивали, как могли. Однажды иду я около вокзала, и вдруг летят три самолёта. Люди как закричат: Немцы! — и рассыпались в разные стороны. Я тоже в какой-то подъезд забежала.
Вижу — бежит по площади женщина с девочкой на руках. Я ей кричу: Сюда! И тут один из самолётов сбросил бомбы. Женщина упала и ребёнка собой прикрыла. Я, ничего не помня, бросилась к ней. Вижу, она мёртвая. Тут милиция подоспела, женщину забрали, хотели и девочку взять. Я прижала её к себе, думаю, ни за что не отдам, и сую им удостоверение райкомовского работника. Они говорят — иди.
Я — в райком: Девчата, оформляйте мне ребёнка! Мать на глазах у меня убили… Они стали отговаривать: Как же ты работать будешь? Малышку в ясли не устроишь — они забиты. А я взяла лист бумаги и написала заявление об увольнении: Не пропаду, — говорю, — буду гимнастёрки солдатам шить. Унесла я домой мою первую дочку — Катю. Уж как я любила её, как баловала… Ну, думаю, испорчу ребёнка, надо что-то делать.
Зашла я как-то на свою бывшую работу, а они двух девчушек двойняшек, лет трёх, в детдом оформляют. Я к ним: Отдайте их мне, а то я Катю совсем избалую. Так появились у меня Маша и Настя.
Тут соседка парнишку привела шести лет, Петей звать. Его мать беженка, в поезде умерла, — объяснила она, — возьми и этого, а то у тебя — одни девки. Взяла и его. Живу с четырьмя малютками.
Тяжело стало: и еду надо приготовить, и постирать, и за детьми приглядеть, да и для шитья гимнастёрок тоже нужно время — ночами их шила. И вот, развешиваю как-то во дворе бельё, входит мальчик лет десяти, худенький такой, бледный, и говорит: — Тётенька, это ты детей в сыновья берёшь? Я молчу и смотрю на него. А он продолжает: — Возьми меня, я тебе во всём помогать буду, — и, помолчав, добавил: — И буду тебя любить. Как сказал он эти слова, слёзы у меня из глаз и полились. Обняла его:
— Сыночек, а как звать тебя?
— Ваня, — отвечает.
— Ванюша, так у меня ещё четверо: трое девчонок да парнишка. Их-то будешь любить? А он так серьёзно отвечает:
— Ну так, если сестры и брат, как не любить?
Я его за руку, и в дом. Отмыла, одела, накормила и повела знакомить с малышами.
— Вот, — говорю, — ваш старший брат Ваня. Слушайтесь его во всём и любите его.
И началась у меня с приходом Вани другая жизнь. Он мне как награда от Бога был. Взял Ваня на себя заботу о малышах, и так у него складно всё получалось: и умоет, и накормит, и спать уложит, да и сказку почитает.
А осенью, когда я хотела оформить его в пятый класс, он воспротивился, решил заниматься самостоятельно, сказал:
— В школу пойду, когда подрастут младшие.
Пошла я к директору школы, всё рассказала, и он согласился попробовать. И Ваня справился.
Война закончилась. Я запрос о Фёдоре несколько раз посылала, ответ был один: пропал без вести. И вот однажды получаю письмо из какого-то госпиталя, расположенного под Москвой: “Здравствуй, Лиза! Пишет незнакомая тебе Дуся. Твой муж был доставлен в наш госпиталь в плохом состоянии: ему сделали две операции и отняли руку и ногу. Придя в себя, он заявил, что у него нет ни родственников, ни жены, а два сына погибли на войне.
Но когда я его переодевала, то нашла у него в гимнастёрке зашитую молитву и адрес города, где он жил с женой Лизой. Так вот, — писала Дуся, — если ты ещё помнишь и ждёшь своего мужа, то приезжай, если не ждёшь, или замуж вышла, не езди и не пиши”. Как же я обрадовалась, хоть и обидно мне было, что Фёдор усомнился во мне. Прочитала я письмо Ване. Он сразу сказал: — Поезжай, мама, ни о чём не беспокойся.
Поехала я к мужу… Ну, как встретились? Плакали оба, а когда рассказала ему о новых детях, обрадовался. Я всю обратную дорогу о них говорила, а больше всего о Ванюше.
Когда зашли в дом, вся малышня облепила его:
— Папа, папа приехал! — хором кричали. Всех перецеловал Фёдор, а потом подошёл к Ване, обнял его со слезами и сказал:
— Спасибо, сын, спасибо за всё.
Ну, стали жить. Ваня с отличием закончил школу, пошёл работать на стройку, где когда-то начинал Фёдор, и одновременно поступил на заочное отделение в Московский строительный институт. Окончив его, женился на Кате. Двойняшки Маша и Настя вышли замуж за военных и уехали. А через пару лет женился и Пётр. И все дети своих дочек называли Лизами — в честь бабушки.
Борис Ганаго