Кладбище домашних авто

Иван Кирсанович славно провёл воскресный денёк. Семьёй поехали на дачу, супруга Неонила Петровна занялась внуком Рустиком. Сам вскапывал уголок в саду. У соседей струился аппетитный дымок: делали шашлык из сёмги. И сразу за забором призывно замахали руки.

— Кирса-аныч! Петро-овна! К нам!

Закусывали водочку деликатесной рыбой, пели комсомольские песни. Сидели до ночи — и ещё бы сидели, да захныкал Рустик: признавал только свою постельку.

Иван Кирсаныч, кряхтя, втиснул живот за руль. Он и раньше был не худенький, а на пенсии вдруг как-то быстро и неопрятно располнел. Ходил, отирая пот, отдуваясь: «Уп-па», нечаянно потрескивая на ходу, смущался: «Виноват», «Извиняюсь», «Обеспокоил».

А что в нетрезвом состоянии за рулём… Во-первых, пол-литра — по прежним временам какой же это нетрезвый? Во-вторых, Кирсаныча на дороге знала каждая собака: начальник ГИБДД в отставке.

На пенсию ушёл по возрасту. Хорошо, достойно ушёл — что редко, почти невозможно для такой сволочной должности. Ивана Кирсаныча любили, проводили с почётом. Вручили тематическую картину местного художника под актуальным названием «Не вписались в поворот».

На большой, полтора на два с половиной метра, картине — придорожная деревенька на склоне оврага, живописно крутой изгиб трассы. Фуру здорово повело в овражек, но устояла. Тянет за собой запрокинувшийся двадцатитонный контейнер, колесо задрано в воздухе. Два заспанных детины-дальнобойщика стоят, широченно расставив ноги-столбы, крепко чешут в репах. Даже в могутных спинушках читается недоумение: «И как-де энто нас угораздило?»

Из низеньких воротец, опираясь на батожок, снизу вверх выглядывает на происходящее древняя согбенная, как её избёнка, старушка. Избёнка вросла рядом с дорогой в землю и кажется игрушечной рядом с колесом. Ещё метр — мокрого места бы не осталось.

Художник тщательно, профессионально выписал детали. За кривым забором угадывается кое-какой стариковский огород. Помятые гряды с картофельной ботвой, накренившиеся капустные кочаны — как живые.

Иван Кирсаныч любил картину «Не вписались в поворот», повесил в зале напротив домашнего кинотеатра. Гости тоже интересовались. Заложив руки за спину, по-петушиному скашивая головы туда-сюда, подолгу уважительно рассматривали, сильная вещь, говорили.

Домчались до города на одном дыхании. Только в одном месте сложный поворот, немало народу бьётся — для аса, как Иван Кирсаныч, раз плюнуть.

У подъезда стояло такси. Сосед сверху, таксист Серёжка спал мёртвым сном, с детски открытым пухлым ртом. Даже дверцу не захлопнул, ногу в кроссовке не подтянул из дверного проёма. Где остановился, там в ту же минуту вырубился. Рация хрипела, диспетчер устало взывал: «Седьмой, ты где, седьмой?»

Иван Кирсаныч неодобрительно покачал головой. Юркие городские такси для него, ещё в бытность начальником ГИББД, были как ёршик в заднице. Всю статистику назад тянули: что ни ДТП — то с участием такси. Шоферюги, с кроличьими от недосыпа глазами, гоняли по городу и району на скорости под двести. Время — деньги.

Иван Кирсаныч осторожно вдвинул Серёжкину ногу, прикрыл дверцу.

Неонила Петровна укладывала Рустика. А Иван Кирсаныч пожалел, что выпил лишку: диафрагма поджимала, набухшая печёнка упёрлась в ребро. Пробовал почитать на сон: попался растрёпанный Эдгар По, «Король Чума» — не помогло. Обычно в таких случаях он поддевал под старый, не сходящийся на животе китель вязаный набрюшник. Заложив коротенькие толстые ручки за спину, хозяйски прохаживался по улице.

Иногда добредал до «скворечника» — дежурного поста ГИББД. Забалтывался с ребятами, просиживал до третьих петухов. Петровна потом давала втык.

Рядом со скворечником, ещё по инициативе Ивана Кирсаныча, был воздвигнут постамент. На нём — красноречивее всякой пропаганды — памятник разбитому авто. Было дело, прямо на глазах сотрудников ДПС серебристая красавица мазда из свадебного кортежа, в кольцах и лентах, — классически, показательно, как в блокбастере, влетела в бетонное ограждение. Сзади её от души припечатала мчащаяся следом машина.

Что там от той мазды осталось — комок шоколадного серебра. Будто гигантский малыш шоколадку съел, а бумажку грубо смял в мячик.

Позже рядом водрузили ещё сладкую парочку. Лобовое столкновение: «окушка» врезалась в пассажирскую газель. Выглядывала оттуда попкой, как младенец из лона матери.

Потом пост перевели на новую кольцевую. А к памятнику уже стихийно сволакивался дорожный бой, не разбирая: колоритно — не колоритно. Глазом не моргнули — выросло настоящее автомобильное кладбище. Местный железный король (кличка «Ржавый») огородил свалку, поставил вагончик, посадил туда сторожа. Иван Кирсаныч, за неимением другого собеседника, тотчас скорешился со сторожем Николаем и уже с ним говорил за жизнь.

Потом Ржавый осел то ли за границей, то ли в тюрьме. Опечатанная бесхозная свалка приходила в упадок. Покорёженные машины покрывались снегом, поливались дождём, прорастали осотом и пыреем, превращаясь в нагромождение ржавых остовов.

Вот мимо какого печального места брёл сейчас Иван Кирсаныч. И уже озяб и подумывал: не вернуться ли ему под тяжёлый тёплый неласковый бок Петровны…

Как заметил в окошках вагончика свет. «Хорошо бы это был Николай. Кому ещё в этот час здесь быть, как не Николаю?» — обрадовался Иван Кирсаныч. Очень кстати было опрокинуть алюминиевую кружку с разбавленным спиртом, который всегда водился у сторожа, закусить мятым, в крошках скорлупы и табака, крутым яйцом, поболтать со старичком…

Он толкнул дверцу вагончика. Вот те на: народу — как семян в огурце. Сидят за сколоченными на скорую руку столами. Из знакомых на другом конце стола таксист Серёжка, на каждом колене восседает по игривой девице. Махнул рукой: «Привет, дядь Вань».

Женщина, ближе всех к дверям, невзрачная, в платочке, потеснилась. Иван Кирсаныч, усаживаясь, основательно её придавил («Уп-па! Виноват»).

— Вам водочки? Салатику? — ухаживала соседка.

— А что за мероприятие? — поинтересовался Иван Кирсаныч.

— Мы иногда сюда съезжаемся, — пояснила женщина. — Из ваших тоже кто-то попал в аварию? Ну, их машина тоже здесь?

Всё понятно: что-то вроде совместной поминальной вечеринки. Публика собралась самая разномастная. Сидит простой мужичок, рядом дамочка — и ничего, не морщится. Хотя запашок в вагоне стоит крепкий, с тухлецой — вроде квашеной капусты. Присутствующие дамы, пытаясь заглушить неприличный запах, буквально были облиты духами и обильно орошены дезодорантами, так что Иван Кирсаныч расчихался.

Стол был накрыт, как бог на душу положил. Кто какую снедь с собой привёз, ту и выложил. В корзинках для пикника — пироги в промасленной бумаге. Селёдки, картошки в мундире и вышеупомянутая капуста в мисках соседствовали с утончёнными, красиво выложенными блюдами. Рядом с трёхлитровыми банками с мутным самогоном — изящные, в вензелях и звёздах, бутылки. И все друг друга гостеприимно угощают. Только одна дамочка замерла с наколотым на вилку кружевным ломтиком киви, подёргала носиком и говорит:

— Фу! Фруктовый салат порезали луковым ножом!

Посуда тоже с бору по сосенке: кто-то пьёт из тонких бокалов, кто-то, не чинясь, из мятых одноразовых стаканчиков. Одни тыкают еду мельхиоровыми вилочками, другие — пластиковыми. Но всем дружно и весело: в рамках приличия, конечно, весело — поминки всё-таки.

Однако стоит кому-то возвысить голос, строго постучать вилкой по тарелочке — все дисциплинированно умолкают и уважительно смотрят в сторону оратора. Даже если оратор — соплюха в коже и бандане.

— Она вообще совершеннолетняя, для такой вечеринки? — шепнул Иван Кирсаныч соседке.

— Паспорт на руках! — невежливо заявила девица и покачнулась. — Вот и моя Светка справляла день соврешен…совращен…летия. И один такой же (брошен неприязненный взгляд на Ивана Кирсаныча) слишком умный дядечка встаёт и произносит тост. «Пусть, говорит, Светлана (она всхлипнула), пусть, говорит, невестушка ты наша, тебе всегда будет цветущие 18 лет! Выпьем за это! Чтобы ты всегда оставалась таким бутончиком — розанчиком — симпапунчиком!» Нет, ну не кретин — желать такое?! Потому что (девица смахнула злые пьяные слёзы)… желание сбылось. Добились своего, кушайте на здоровье. Невеста на байке упала в круты берега. Теперь ей вечные 18 лет. Всё, — она села.

За столом повисла сочувственная пауза. Повисела, и снова возобновились разговоры, деликатный смех, звяканье посуды. Среди шума выделялся и креп голос мужчины в спортивной курточке. Постепенно он завладел вниманием вечеринки.

— Вот мы… — он показал растопыренные, плохо отмытые пальцы с грязными ногтями, — люди от земли. И соседи по даче спины не разгибают. Выехали, значит, соседи на машине по делам в город. А пекло с утра стоит, на солнце пятьдесят градусов.

На полдороге охнули: теплица не открыта, помидоры горят. Муж говорит: «Вернёмся». Жена: «Нельзя возвращаться — плохая примета». Муж, ясно, нервничает. Перед глазами увядшие, поникшие помидоры. Каждый куст как ребёнка выхаживал. Задумался и… пролетел на красный светофор. Царство небесное ему и пешеходу, что под горячее колесо подвернулся. Самое обидное: у жены ни царапины. Небось, дома эта дура в первую очередь теплицы открывать бросилась, потом уже в ритуальное агентство звонить. А двух мужиков на свете нет. Слушай этих баб. Примета ей плохая.

Все вздохнули и выпили не чокаясь.

— А моей подруге, — это заговорила красивая дама, — в детстве цыганка нагадала смерть от осы. И экстрасенс тоже предсказала: остерегайтесь большого полосатого насекомого… Вообразите, так и вышло!

Все замолчали, даже руки с бокалами застыли в воздухе.

— Позвольте, — в полнейшей, гробовой тишине, кашлянув, сказал человек со шрамом. — Вы, кажется, новенькая? Вы нарушаете устав…

— Устав, устав! — закричали все и повскакали с мест. Иван Кирсаныч удивился, как обозлили гостей слова дамы. — Какая наглость! Из-за осы!

— Из-за осы, — подтвердила дама. — Но выслушайте же до конца. Подруга с мужем ехала в машине из гостей. И вдруг вскрикнула таким диким голосом