🖌️ Левитан — нищий и голодный мальчик, внук раввина из местечка Кибарты Ковенской губернии — сидел, сгорбившись, за столом в московском трактире и вспоминал картины Коро.
Замызганные люди шумели вокруг, ныли слезные песни, дымили едкой махоркой и со свистом тянули желтый кипяток с обсосанных блюдец. Мокрый снег налипал на черные стекла, и нехотя перезванивали колокола. Левитан сидел долго, — спешить ему было некуда. Ночевал он в холодных классах училища на Мясницкой, прятался там от сторожа, прозванного «Нечистая сила».
Единственный родной человек — сестра, жившая по чужим людям, изредка кормила его и штопала старый пиджак. Зачем отец приехал из местечка в Москву, почему в Москве и он и мать так скоро умерли, оставив Левитана с сестрой на улице, — мальчик не понимал. Жить в Москве было трудно, одиноко, особенно ему, еврею.
— Еврейчику ещё порцию ситного, — сказал хозяину половой с болтающимися, как у петрушки, ногами, — видать, ихний бог его плохо кормит.
Левитан низко наклонил голову. Ему хотелось плакать и спать. От теплоты сильно болели ноги. А ночь все лепила и лепила на окна пласты водянистого мартовского снега.
В 1879 году полиция выселила Левитана из Москвы в дачную местность Салтыковку. Вышел царский указ, запрещавший евреям жить в «исконной русской столице». Левитану было в то время восемнадцать лет.
Лето в Салтыковке Левитан вспоминал потом как самое трудное в жизни. Стояла тяжелая жара. Почти каждый день небо обкладывали грозы, ворчал гром, шумел от ветра сухой бурьян под окнами, но не выпадало ни капли дождя.
Особенно томительны были сумерки. На балконе соседней дачи зажигали свет. Ночные бабочки тучами бились о ламповые стёкла. На крокетной площадке стучали шары. Гимназисты и девушки дурачились и ссорились, доигрывая партию, а потом, поздним вечером, женский голос пел в саду печальный романс:
Мой голос для тебя и ласковый и томный…
То было время, когда стихи Полонского, Майкова и Апухтина были известны лучше, чем простые пушкинские напевы, и Левитан даже не знал, что слова этого романса принадлежат Пушкину.
Он слушал по вечерам из-за забора пение незнакомки, он запомнил еще один романс о том, как «рыдала любовь».
Ему хотелось увидеть женщину, певшую так звонко и печально, увидеть девушек, игравших в крокет, и гимназистов, загонявших с победными воплями деревянные шары к самому полотну железной дороги. Ему хотелось пить на балконе чай из чистых стаканов, трогать ложечкой ломтик лимона, долго ждать, пока стечет с той же ложечки прозрачная нить абрикосового варенья. Ему хотелось хохотать и дурачиться, играть в горелки, петь до полночи, носиться на гигантских шагах и слушать взволнованный шепот гимназистов о писателе Гаршине, написавшем рассказ «Четыре дня», запрещенный цензурой. Ему хотелось смотреть в глаза поющей женщины, — глаза поющих всегда полузакрыты и полны печальной прелести.
Но Левитан был беден, почти нищ. Клетчатый пиджак протерся вконец. Юноша вырос из него. Руки, измазанные масляной краской, торчали из рукавов, как птичьи лапы. Все лето Левитан ходил босиком. Куда было в таком наряде появляться перед веселыми дачниками!
И Левитан скрывался. Он брал лодку, заплывал на ней в тростники на дачном пруду и писал этюды, — в лодке ему никто не мешал. Писать этюды в лесу или в полях было опаснее. Здесь можно было натолкнуться на яркий зонтик щеголихи, читающей в тени берез книжку Альбова, или на гувернантку, кудахчущую над выводком детей. А никто не умел презирать бедность так обидно, как гувернантки.
Левитан прятался от дачников, тосковал по ночной певунье и писал этюды. Он совсем забыл о том, что у себя, в Училище живописи и ваяния, Саврасов прочил ему славу Коро, а товарищи — братья Коровины и Николай Чехов — всякий раз затевали над его картинами споры о прелести настоящего русского пейзажа. Будущая слава Коро тонула без остатка в обиде на жизнь, на драные локти и протертые подметки…
…Неприязнь к Саврасову преподаватели переносили на его любимого ученика — Левитана. Кроме того, талантливый еврейский мальчик раздражал иных преподавателей. Еврей, по их мнению, не должен был касаться русского пейзажа, — это было делом коренных русских художников. Картина была признана недостойной медали. Левитан не получил звания художника, ему дали диплом учителя чистописания.
С этим жалким дипломом вышел в жизнь один из тончайших художников своего времени, будущий друг Чехова, первый и ещё робкий певец русской природы…
© Константин Паустовский. Исаак Левитан. (фрагменты)
Замызганные люди шумели вокруг, ныли слезные песни, дымили едкой махоркой и со свистом тянули желтый кипяток с обсосанных блюдец. Мокрый снег налипал на черные стекла, и нехотя перезванивали колокола. Левитан сидел долго, — спешить ему было некуда. Ночевал он в холодных классах училища на Мясницкой, прятался там от сторожа, прозванного «Нечистая сила».
Единственный родной человек — сестра, жившая по чужим людям, изредка кормила его и штопала старый пиджак. Зачем отец приехал из местечка в Москву, почему в Москве и он и мать так скоро умерли, оставив Левитана с сестрой на улице, — мальчик не понимал. Жить в Москве было трудно, одиноко, особенно ему, еврею.
— Еврейчику ещё порцию ситного, — сказал хозяину половой с болтающимися, как у петрушки, ногами, — видать, ихний бог его плохо кормит.
Левитан низко наклонил голову. Ему хотелось плакать и спать. От теплоты сильно болели ноги. А ночь все лепила и лепила на окна пласты водянистого мартовского снега.
В 1879 году полиция выселила Левитана из Москвы в дачную местность Салтыковку. Вышел царский указ, запрещавший евреям жить в «исконной русской столице». Левитану было в то время восемнадцать лет.
Лето в Салтыковке Левитан вспоминал потом как самое трудное в жизни. Стояла тяжелая жара. Почти каждый день небо обкладывали грозы, ворчал гром, шумел от ветра сухой бурьян под окнами, но не выпадало ни капли дождя.
Особенно томительны были сумерки. На балконе соседней дачи зажигали свет. Ночные бабочки тучами бились о ламповые стёкла. На крокетной площадке стучали шары. Гимназисты и девушки дурачились и ссорились, доигрывая партию, а потом, поздним вечером, женский голос пел в саду печальный романс:
Мой голос для тебя и ласковый и томный…
То было время, когда стихи Полонского, Майкова и Апухтина были известны лучше, чем простые пушкинские напевы, и Левитан даже не знал, что слова этого романса принадлежат Пушкину.
Он слушал по вечерам из-за забора пение незнакомки, он запомнил еще один романс о том, как «рыдала любовь».
Ему хотелось увидеть женщину, певшую так звонко и печально, увидеть девушек, игравших в крокет, и гимназистов, загонявших с победными воплями деревянные шары к самому полотну железной дороги. Ему хотелось пить на балконе чай из чистых стаканов, трогать ложечкой ломтик лимона, долго ждать, пока стечет с той же ложечки прозрачная нить абрикосового варенья. Ему хотелось хохотать и дурачиться, играть в горелки, петь до полночи, носиться на гигантских шагах и слушать взволнованный шепот гимназистов о писателе Гаршине, написавшем рассказ «Четыре дня», запрещенный цензурой. Ему хотелось смотреть в глаза поющей женщины, — глаза поющих всегда полузакрыты и полны печальной прелести.
Но Левитан был беден, почти нищ. Клетчатый пиджак протерся вконец. Юноша вырос из него. Руки, измазанные масляной краской, торчали из рукавов, как птичьи лапы. Все лето Левитан ходил босиком. Куда было в таком наряде появляться перед веселыми дачниками!
И Левитан скрывался. Он брал лодку, заплывал на ней в тростники на дачном пруду и писал этюды, — в лодке ему никто не мешал. Писать этюды в лесу или в полях было опаснее. Здесь можно было натолкнуться на яркий зонтик щеголихи, читающей в тени берез книжку Альбова, или на гувернантку, кудахчущую над выводком детей. А никто не умел презирать бедность так обидно, как гувернантки.
Левитан прятался от дачников, тосковал по ночной певунье и писал этюды. Он совсем забыл о том, что у себя, в Училище живописи и ваяния, Саврасов прочил ему славу Коро, а товарищи — братья Коровины и Николай Чехов — всякий раз затевали над его картинами споры о прелести настоящего русского пейзажа. Будущая слава Коро тонула без остатка в обиде на жизнь, на драные локти и протертые подметки…
…Неприязнь к Саврасову преподаватели переносили на его любимого ученика — Левитана. Кроме того, талантливый еврейский мальчик раздражал иных преподавателей. Еврей, по их мнению, не должен был касаться русского пейзажа, — это было делом коренных русских художников. Картина была признана недостойной медали. Левитан не получил звания художника, ему дали диплом учителя чистописания.
С этим жалким дипломом вышел в жизнь один из тончайших художников своего времени, будущий друг Чехова, первый и ещё робкий певец русской природы…
© Константин Паустовский. Исаак Левитан. (фрагменты)
Показать больше
7 дн. назад
7 дн. назад
Однажды Дмитрий Шостакович, будучи в Жуковке, зашел на станции в стеклянную стоячую пивную пить пиво с местными жуковскими мужиками.
Рассказывают, что, стоя за липкими столиками, хлебая пиво и разделывая воблу, мужики рассказывали, кто, где работает. И один оказывался трактористом на местной машинно-тракторной станции, другой — водителем грузовика, третий — грузчиком ... В ответ на вопрос про свою работу Шостакович, дескать, сказал честно: «Я композитор».
Мужики переглядывались. Молчали с минуту и пожимали плечами: «Ну, не хочешь — не говори...»
Рассказывают, что, стоя за липкими столиками, хлебая пиво и разделывая воблу, мужики рассказывали, кто, где работает. И один оказывался трактористом на местной машинно-тракторной станции, другой — водителем грузовика, третий — грузчиком ... В ответ на вопрос про свою работу Шостакович, дескать, сказал честно: «Я композитор».
Мужики переглядывались. Молчали с минуту и пожимали плечами: «Ну, не хочешь — не говори...»
Показать больше
7 дн. назад
Монумент «Жажда» в Брестской крепости
Зачастую мы проходим мимо памятников героям войны и даже не знаем, за какой подвиг того или иного человека увековечили в камне или бронзе.
В Бресте, который первым принял на себя удар германской военной машины, сейчас много памятников, напоминающих о тех страшных днях. Один из них – монумент «Жажда». На нам боец из последних сил тянется каской к воде. В основе его – реальный человек и реальный подвиг одного из защитников Брестской крепости – поволжского немца Вячеслава Мейера.
«22 июня ровно в четыре часа». Именно тогда для защитников Брестской крепости и началась война. Старшина Вячеслав Мейер прибыл в Брест из Поволжья, из Энгельса. Сам немец. Сослуживцы рассказывают, что старшина был большим оптимистом. Даже в безнадежных, казалось бы, ситуациях старался приободрить своих бойцов.
Мейер возглавил оборону одного из отсеков казарм крепости. Его подразделение было в составе группы комиссара Фомина. На момент начала войны старшине было 24 года. Дома его ждала мать – Варвара Мейер.
Немцы, которые рассчитывали взять крепость с наскока, не ожидали такого яростного сопротивления. Но была у крепости одна слабость – дефицит воды. Казармы, часть из которых держало подразделение старшины Мейера, находились недалеко от речки Мухавец. Но добраться до воды было невозможно – немцы простреливали все подходы к реке. Любая вылазка заканчивалась гибелью смельчака. А ведь в казармах были и члены семей военнослужащих: дети, женщины, старики, были раненные. Да и здоровым бойцам нужна была вода.
И в один день, никому ничего не сказав, старшина Мейер схватил котелок и ринулся к оконному проему – не смог больше смотреть на муки людей. Его даже остановить не успели. Бойцы замерли в ожидании – совсем недавно установилось затишье. А старшина бежал вниз по откосу к воде.
Уже никто и никогда не узнает – просто прозевали ли немецкие пулеметчики бойца или же не успели среагировать сразу, но старшина зачерпнул воду из реки и аккуратно, чтобы не расплескать, ринулся назад. Мейер добежал до оконного проема, успел подать котелок сослуживцам, и тут грохнул выстрел. Умирая, старшина успел сказать только: «Воду раненым»...
Посмертно Вячеслава Мейера наградили орденом Великой Отечественной войны II степени.
Зачастую мы проходим мимо памятников героям войны и даже не знаем, за какой подвиг того или иного человека увековечили в камне или бронзе.
В Бресте, который первым принял на себя удар германской военной машины, сейчас много памятников, напоминающих о тех страшных днях. Один из них – монумент «Жажда». На нам боец из последних сил тянется каской к воде. В основе его – реальный человек и реальный подвиг одного из защитников Брестской крепости – поволжского немца Вячеслава Мейера.
«22 июня ровно в четыре часа». Именно тогда для защитников Брестской крепости и началась война. Старшина Вячеслав Мейер прибыл в Брест из Поволжья, из Энгельса. Сам немец. Сослуживцы рассказывают, что старшина был большим оптимистом. Даже в безнадежных, казалось бы, ситуациях старался приободрить своих бойцов.
Мейер возглавил оборону одного из отсеков казарм крепости. Его подразделение было в составе группы комиссара Фомина. На момент начала войны старшине было 24 года. Дома его ждала мать – Варвара Мейер.
Немцы, которые рассчитывали взять крепость с наскока, не ожидали такого яростного сопротивления. Но была у крепости одна слабость – дефицит воды. Казармы, часть из которых держало подразделение старшины Мейера, находились недалеко от речки Мухавец. Но добраться до воды было невозможно – немцы простреливали все подходы к реке. Любая вылазка заканчивалась гибелью смельчака. А ведь в казармах были и члены семей военнослужащих: дети, женщины, старики, были раненные. Да и здоровым бойцам нужна была вода.
И в один день, никому ничего не сказав, старшина Мейер схватил котелок и ринулся к оконному проему – не смог больше смотреть на муки людей. Его даже остановить не успели. Бойцы замерли в ожидании – совсем недавно установилось затишье. А старшина бежал вниз по откосу к воде.
Уже никто и никогда не узнает – просто прозевали ли немецкие пулеметчики бойца или же не успели среагировать сразу, но старшина зачерпнул воду из реки и аккуратно, чтобы не расплескать, ринулся назад. Мейер добежал до оконного проема, успел подать котелок сослуживцам, и тут грохнул выстрел. Умирая, старшина успел сказать только: «Воду раненым»...
Посмертно Вячеслава Мейера наградили орденом Великой Отечественной войны II степени.
Показать больше
7 дн. назад
Остров..кокос..океан..
Владимир Высоцкий на острове Бора - Бора..🥥🦜🌴
Август.1977 год.
Владимир Высоцкий на острове Бора - Бора..🥥🦜🌴
Август.1977 год.
7 дн. назад
🇨🇳"Ф.Э.Дзержинский и дети". 1987г.
Художник Кудреватый Михаил Георгиевич. (р.1957)
Художник Кудреватый Михаил Георгиевич. (р.1957)
7 дн. назад
4 мая 1932 года суд США приговорил к 11 годам тюрьмы самого известного американского гангстера Альфонсе Капоне. В стране тогда каждый знал, что Капоне — кровавый мафиози, а он цинично представлялся продавцом антикварной мебели.
У полиции не хватало доказательств, чтобы надолго упрятать гангстера в камеру. Огромное состояние давало возможность откупаться от прокуроров, содержать лучших адвокатов, оплачивать пиарщиков. Многократные задержания за контрабанду алкоголя, сутенерство и азартные игры никогда не доходили до суда: свидетели исчезали, а у преступника всегда находилось алиби. После бойни в День Святого Валентина, когда парни Капоне жестоко расстреляли семерых конкурентов по алкогольному бизнесу, за гангстером прочно закрепился ярлык «Враг общества № 1».
Президент Герберт Гувер считал, что наглый итальянец оскорбляет Америку, попирая её законы. Он распорядился любой ценой найти управу на Капоне.
Была сформирована целая группа налоговых специалистов, которая сутками напролет собирала компромат на гангстера.
Усилиями десятков экспертов удалось оценить активы Капоне и обвинить его в уклонении от уплаты налогов. Накануне судебного заседания был полностью сменён состав жюри присяжных - чтобы избежать подкупа и запугивания. В итоге Капоне дали беспрецедентный по налоговым статьям срок — 10 лет заключения. Для верности судья накинул ещё год «от себя» - за неуважение к суду. Большую часть срока Альфонсе отбывал в легендарном Алькатрасе, откуда из-за многочисленных болезней уже бывший мафиози вышел совершенно немощным.
У полиции не хватало доказательств, чтобы надолго упрятать гангстера в камеру. Огромное состояние давало возможность откупаться от прокуроров, содержать лучших адвокатов, оплачивать пиарщиков. Многократные задержания за контрабанду алкоголя, сутенерство и азартные игры никогда не доходили до суда: свидетели исчезали, а у преступника всегда находилось алиби. После бойни в День Святого Валентина, когда парни Капоне жестоко расстреляли семерых конкурентов по алкогольному бизнесу, за гангстером прочно закрепился ярлык «Враг общества № 1».
Президент Герберт Гувер считал, что наглый итальянец оскорбляет Америку, попирая её законы. Он распорядился любой ценой найти управу на Капоне.
Была сформирована целая группа налоговых специалистов, которая сутками напролет собирала компромат на гангстера.
Усилиями десятков экспертов удалось оценить активы Капоне и обвинить его в уклонении от уплаты налогов. Накануне судебного заседания был полностью сменён состав жюри присяжных - чтобы избежать подкупа и запугивания. В итоге Капоне дали беспрецедентный по налоговым статьям срок — 10 лет заключения. Для верности судья накинул ещё год «от себя» - за неуважение к суду. Большую часть срока Альфонсе отбывал в легендарном Алькатрасе, откуда из-за многочисленных болезней уже бывший мафиози вышел совершенно немощным.
Показать больше
7 дн. назад
🎬️ И СМЕХ, И ГРЕХ...
Как известно, Элеонора Яблочкина была женой советского кинематографиста Александра Яблочкина. После его смерти она вышла замуж за Тонино Гуэрра, известного итальянского режиссера, сценариста и большого друга Ф.Феллини.
Один эпизод, а точнее похороны ее первого мужа, вспоминает их общий друг, знаменитый российский кинорежиссер
Г. Данелия:" Невысокий, лысый, пожилой, Александр Ефремович Яблочкин был веселым, заводным и очень нравился женщинам. И пока не встретил свою голубоглазую Лору, слыл известным сердцеедом. Лору Яблочкин боготворил и, когда говорил о ней, — светился. Лора тоже любила Сашеньку (так она его называла), и жили они хорошо и дружно. Супруги Яблочкины были людьми хлебосольными, и я часто бывал у них в гостях в доме напротив Мосфильма. В малюсенькую комнатку, которую они называли гостиной (из однокомнатной квартиры Яблочкин сделал двухкомнатную), набивалось так много народу, что сейчас я не могу понять, как мы все умудрялись там разместиться. Помню только, что было очень весело.
Умер Саша на проходной, в тот день, когда мы должны были сдавать картину Сизову. Предъявил пропуск и упал. Ему было 59 лет. Хоронили Александра Ефремовича на Востряковском кладбище. Яблочкина любили, и попрощаться с ним пришло много народу. Режиссеры, с которыми работал Яблочкин, пробили и оркестр. Гроб поставили возле могилы на специальные подставки. Рядом стояли близкие, родные и раввин.
"Мосфильм" был против раввина, но родные настояли. Раввин был маленький, очень старенький, лет под девяносто, в черной шляпе и легоньком потрепанном черном пальто, в круглых очках в металлической оправе, с сизым носом. Был конец ноября, дул холодный ветер, выпал даже снег. Ребе посинел и дрожал. Я предложил ему свой шарф, он отказался, сказал, что не положено. Люди рассредоточились вокруг могил, а оркестр расположился чуть поодаль, у забора. Зампрофорга студии Савелий Ивасков, который распоряжался этими похоронами, договорился с дирижером оркестра, что даст ему знак рукой, когда начинать играть. Потом встал в торце могилы и сказал раввину:
— Приступай, батюшка.
— Ребе, — поправила его сестра Яблочкина.
— Ну, ребе.
Раввин наклонился к сестре и начал по бумажке что-то уточнять.
— Ладно, отец, начинай! Холодно, народ замерз, — недовольно сказал Ивасков. (Он более других возражал против еврейского священника.)
Раввин посмотрел на него, вздохнул и начал читать на идиш заупокойную молитву. А когда дошел до родственников, пропел на русском:
— И сестра Мария, и сын его Гриша, и дочь его Лора.(Лора была намного моложе мужа.)
— Отец! — прервал его Ивасков и отрицательно помахал рукой.
И тут же грянул гимн Советского Союза. От неожиданности ребе вздрогнул, поскользнулся и чуть не упал – я успел подхватить его. Земля заледенела, и было очень скользко.
— Стоп, стоп! — закричал Ивасков. — Кто там поближе — остановите их!
Оркестр замолк.
— Рубен Артемович, сигнал был не вам! — крикнул Ивасков дирижеру.
И сказал сестре, чтобы она объяснила товарищу, кто есть кто. Мария сказала раввину, что Гриша не сын, а племянник, а Лора не дочка, а жена. Тот кивнул и начал петь сначала. И когда дошел до родственников, пропел, что сестра Мария, племянник Гриша и дочь Гриши — Лора.
— Ну, стоп, стоп! — Ивасков опять махнул рукой. — Сколько можно?!
И снова грянул гимн.
— Прекратите! Остановите музыку! — заорал Ивасков.
Оркестр замолк.
— Рубен Артемович, для вас сигнал будет двумя руками! — крикнул Ивасков дирижеру. — Двумя! — И повернулся к раввину: — Отец, вы, я извиняюсь, по-русски понимаете? Вы можете сказать по-человечески, что гражданка Лора Яблочкина не дочка, а жена?! Супруга, понимаете?!
— Понимаю.
— Ну и давайте внимательней! А то некрасиво получается, похороны все-таки!
Раввин начал снова и, когда дошел до опасного места, сделал паузу и пропел очень четко:
— Сестра — Мария, племянник — Гриша. И не дочь! — он поверх очков победно посмотрел на Иваскова. — А жена племянника Гриши — гражданка Лора Яблочкина!
— У, ёб! — взревел Ивасков.
Поскользнулся и полетел в могилу. Падая, он взмахнул двумя руками. И снова грянул гимн Советского Союза.
И тут уже мы не смогли сдержаться. Саша, прости меня! Но я тоже ржал. Ты говорил, что твой любимый жанр трагикомедия. В этом жанре и прошли твои похороны. Когда придет время и мне уходить, я очень хочу уйти так же. Не болея и внезапно, никого не мучая. И чтобы на моих похоронах тоже плакали и смеялись".
На фото: Лора Яблочкина.
Как известно, Элеонора Яблочкина была женой советского кинематографиста Александра Яблочкина. После его смерти она вышла замуж за Тонино Гуэрра, известного итальянского режиссера, сценариста и большого друга Ф.Феллини.
Один эпизод, а точнее похороны ее первого мужа, вспоминает их общий друг, знаменитый российский кинорежиссер
Г. Данелия:" Невысокий, лысый, пожилой, Александр Ефремович Яблочкин был веселым, заводным и очень нравился женщинам. И пока не встретил свою голубоглазую Лору, слыл известным сердцеедом. Лору Яблочкин боготворил и, когда говорил о ней, — светился. Лора тоже любила Сашеньку (так она его называла), и жили они хорошо и дружно. Супруги Яблочкины были людьми хлебосольными, и я часто бывал у них в гостях в доме напротив Мосфильма. В малюсенькую комнатку, которую они называли гостиной (из однокомнатной квартиры Яблочкин сделал двухкомнатную), набивалось так много народу, что сейчас я не могу понять, как мы все умудрялись там разместиться. Помню только, что было очень весело.
Умер Саша на проходной, в тот день, когда мы должны были сдавать картину Сизову. Предъявил пропуск и упал. Ему было 59 лет. Хоронили Александра Ефремовича на Востряковском кладбище. Яблочкина любили, и попрощаться с ним пришло много народу. Режиссеры, с которыми работал Яблочкин, пробили и оркестр. Гроб поставили возле могилы на специальные подставки. Рядом стояли близкие, родные и раввин.
"Мосфильм" был против раввина, но родные настояли. Раввин был маленький, очень старенький, лет под девяносто, в черной шляпе и легоньком потрепанном черном пальто, в круглых очках в металлической оправе, с сизым носом. Был конец ноября, дул холодный ветер, выпал даже снег. Ребе посинел и дрожал. Я предложил ему свой шарф, он отказался, сказал, что не положено. Люди рассредоточились вокруг могил, а оркестр расположился чуть поодаль, у забора. Зампрофорга студии Савелий Ивасков, который распоряжался этими похоронами, договорился с дирижером оркестра, что даст ему знак рукой, когда начинать играть. Потом встал в торце могилы и сказал раввину:
— Приступай, батюшка.
— Ребе, — поправила его сестра Яблочкина.
— Ну, ребе.
Раввин наклонился к сестре и начал по бумажке что-то уточнять.
— Ладно, отец, начинай! Холодно, народ замерз, — недовольно сказал Ивасков. (Он более других возражал против еврейского священника.)
Раввин посмотрел на него, вздохнул и начал читать на идиш заупокойную молитву. А когда дошел до родственников, пропел на русском:
— И сестра Мария, и сын его Гриша, и дочь его Лора.(Лора была намного моложе мужа.)
— Отец! — прервал его Ивасков и отрицательно помахал рукой.
И тут же грянул гимн Советского Союза. От неожиданности ребе вздрогнул, поскользнулся и чуть не упал – я успел подхватить его. Земля заледенела, и было очень скользко.
— Стоп, стоп! — закричал Ивасков. — Кто там поближе — остановите их!
Оркестр замолк.
— Рубен Артемович, сигнал был не вам! — крикнул Ивасков дирижеру.
И сказал сестре, чтобы она объяснила товарищу, кто есть кто. Мария сказала раввину, что Гриша не сын, а племянник, а Лора не дочка, а жена. Тот кивнул и начал петь сначала. И когда дошел до родственников, пропел, что сестра Мария, племянник Гриша и дочь Гриши — Лора.
— Ну, стоп, стоп! — Ивасков опять махнул рукой. — Сколько можно?!
И снова грянул гимн.
— Прекратите! Остановите музыку! — заорал Ивасков.
Оркестр замолк.
— Рубен Артемович, для вас сигнал будет двумя руками! — крикнул Ивасков дирижеру. — Двумя! — И повернулся к раввину: — Отец, вы, я извиняюсь, по-русски понимаете? Вы можете сказать по-человечески, что гражданка Лора Яблочкина не дочка, а жена?! Супруга, понимаете?!
— Понимаю.
— Ну и давайте внимательней! А то некрасиво получается, похороны все-таки!
Раввин начал снова и, когда дошел до опасного места, сделал паузу и пропел очень четко:
— Сестра — Мария, племянник — Гриша. И не дочь! — он поверх очков победно посмотрел на Иваскова. — А жена племянника Гриши — гражданка Лора Яблочкина!
— У, ёб! — взревел Ивасков.
Поскользнулся и полетел в могилу. Падая, он взмахнул двумя руками. И снова грянул гимн Советского Союза.
И тут уже мы не смогли сдержаться. Саша, прости меня! Но я тоже ржал. Ты говорил, что твой любимый жанр трагикомедия. В этом жанре и прошли твои похороны. Когда придет время и мне уходить, я очень хочу уйти так же. Не болея и внезапно, никого не мучая. И чтобы на моих похоронах тоже плакали и смеялись".
На фото: Лора Яблочкина.
Показать больше
7 дн. назад
У Эльдара Александровича в жизни была одна история принципиального значения, которую он собирался, но не успел опубликовать, но которую нельзя не знать. Это история про письмо из Алма-Аты. Во время интервью речь зашла о том, что его лучшие фильмы реально спасали людям жизни. Начал он с того, о чем уже писал в «Неподведенных итогах»:
«Когда «Иронию судьбы» показали в первый раз, уже через несколько минут мне стали приносить первые телеграммы о том, как этот фильм изменил жизнь многих людей: кто-то обрел надежду, кто-то снова поверил, что в жизни возможны чудеса. И было письмо от женщины, которая хотела уйти из жизни, даже все уже приготовила: снотворное, прощальную записку. Но на экране телевизора шла «Ирония судьбы». Может быть, она уже хотела выключить телевизор, но задержалась на несколько секунд, а в результате досмотрела фильм до конца. В письме она благодарила, что передумала сделать страшный шаг. И остановила ее именно «Ирония судьбы».
Но однажды в почте кинорежиссера появилось письмо от других людей. Из Алма-Аты.
Там снова были слова благодарности.
Незнакомая женщина, Татьяна Григорьевна, писала: «Уважаемый Эльдар Рязанов, ваш фильм сумел сохранить жизнь моему сыну...» И рассказала свою историю:
— Двадцать лет назад не знала, как поступить: ее пятилетнему сыну нужна была операция на сердце. А как обратиться в институт, который находится в Новосибирске, если она с сыном жила в Алма-Ате? Интернета тогда не было. Электронной почты не было. А надо было узнать фамилию врача, который оперирует именно эти случаи, записаться к нему в очередь на прием. У нее просто была паника: ребенок умирает, ничего поделать невозможно. Идею подсказала все та же «Ирония судьбы»: это было как озарение: почему же не послать письма с просьбой о помощи по тем адресам, которые есть в каждом городе.
Татьяна Григорьевна написала три письма. Одно на улицу Ленина, другое на улицу Мира и третье на улицу Правды. То есть она по внутреннему посылу, который был заключен в «Иронии судьбы», написала на те улицы, которые обязательно были в каждом советском городе. С улицы Ленина ей ответили. Хорошие простые люди, бывшие фронтовики Евтюхины.
Теперь у Татьяны Григорьевны и ее сына Павлика было у кого остановиться, было с кем поделиться своей болью, были родные люди в чужом городе, к которым можно было приезжать, когда Павлик нуждался в новой операции. А таких операций в Новосибирске за двадцать лет ему пришлось сделать три.
Эльдар Рязанов попросил свою жену принести это письмо. Я думал, что она его будет долго искать, но Эмма Валериановна вернулась буквально через минуту. Оказывается, Эльдар Александрович все годы хранил этот конверт, как самую дорогую реликвию. Хотя зрители ему писали мешками, а на всю жизнь осталось именно это письмо:
— То, что мой фильм помог этой семье — это невероятно. И когда читаешь такие письма, то понимаешь, что стоило родиться и работать в том искусстве, в котором я работаю.
А в письме был их адрес.
Я решил, что поеду к этим людям, сделаю о них репортаж. И это будет репортаж про чудо.
По адресу и фамилии через интернет разыскал их телефон. И накануне Рождества улетел туда, чтобы сделать репортаж о том, какие чудеса встречаются в нашей жизни.
Павел и его мама Татьяна Григорьевна накрыли для нас стол, даже шампанское выставили. Все-таки Новый год! А я набрал на телефоне номер Эльдара Рязанова, чтобы они могли лично поговорить с человеком, который им подсказал идею, спасшую мальчику жизнь. Я помню, как Татьяна Григорьевна плакала и кричала в трубку:
— Благодаря вам и вашему фильму мой сын 20 лет жив. И когда перед Новым годом начинается «Ирония судьбы», мое сердце переполняет благодарность, что в наших городах существуют улицы с типовыми названиями.
А растерянный Эльдар Александрович ей отвечал по телефону: «Да я особенно здесь ни при чем, просто вы оказались умными и сообразительными зрителями».
Александр Казакевич
«Когда «Иронию судьбы» показали в первый раз, уже через несколько минут мне стали приносить первые телеграммы о том, как этот фильм изменил жизнь многих людей: кто-то обрел надежду, кто-то снова поверил, что в жизни возможны чудеса. И было письмо от женщины, которая хотела уйти из жизни, даже все уже приготовила: снотворное, прощальную записку. Но на экране телевизора шла «Ирония судьбы». Может быть, она уже хотела выключить телевизор, но задержалась на несколько секунд, а в результате досмотрела фильм до конца. В письме она благодарила, что передумала сделать страшный шаг. И остановила ее именно «Ирония судьбы».
Но однажды в почте кинорежиссера появилось письмо от других людей. Из Алма-Аты.
Там снова были слова благодарности.
Незнакомая женщина, Татьяна Григорьевна, писала: «Уважаемый Эльдар Рязанов, ваш фильм сумел сохранить жизнь моему сыну...» И рассказала свою историю:
— Двадцать лет назад не знала, как поступить: ее пятилетнему сыну нужна была операция на сердце. А как обратиться в институт, который находится в Новосибирске, если она с сыном жила в Алма-Ате? Интернета тогда не было. Электронной почты не было. А надо было узнать фамилию врача, который оперирует именно эти случаи, записаться к нему в очередь на прием. У нее просто была паника: ребенок умирает, ничего поделать невозможно. Идею подсказала все та же «Ирония судьбы»: это было как озарение: почему же не послать письма с просьбой о помощи по тем адресам, которые есть в каждом городе.
Татьяна Григорьевна написала три письма. Одно на улицу Ленина, другое на улицу Мира и третье на улицу Правды. То есть она по внутреннему посылу, который был заключен в «Иронии судьбы», написала на те улицы, которые обязательно были в каждом советском городе. С улицы Ленина ей ответили. Хорошие простые люди, бывшие фронтовики Евтюхины.
Теперь у Татьяны Григорьевны и ее сына Павлика было у кого остановиться, было с кем поделиться своей болью, были родные люди в чужом городе, к которым можно было приезжать, когда Павлик нуждался в новой операции. А таких операций в Новосибирске за двадцать лет ему пришлось сделать три.
Эльдар Рязанов попросил свою жену принести это письмо. Я думал, что она его будет долго искать, но Эмма Валериановна вернулась буквально через минуту. Оказывается, Эльдар Александрович все годы хранил этот конверт, как самую дорогую реликвию. Хотя зрители ему писали мешками, а на всю жизнь осталось именно это письмо:
— То, что мой фильм помог этой семье — это невероятно. И когда читаешь такие письма, то понимаешь, что стоило родиться и работать в том искусстве, в котором я работаю.
А в письме был их адрес.
Я решил, что поеду к этим людям, сделаю о них репортаж. И это будет репортаж про чудо.
По адресу и фамилии через интернет разыскал их телефон. И накануне Рождества улетел туда, чтобы сделать репортаж о том, какие чудеса встречаются в нашей жизни.
Павел и его мама Татьяна Григорьевна накрыли для нас стол, даже шампанское выставили. Все-таки Новый год! А я набрал на телефоне номер Эльдара Рязанова, чтобы они могли лично поговорить с человеком, который им подсказал идею, спасшую мальчику жизнь. Я помню, как Татьяна Григорьевна плакала и кричала в трубку:
— Благодаря вам и вашему фильму мой сын 20 лет жив. И когда перед Новым годом начинается «Ирония судьбы», мое сердце переполняет благодарность, что в наших городах существуют улицы с типовыми названиями.
А растерянный Эльдар Александрович ей отвечал по телефону: «Да я особенно здесь ни при чем, просто вы оказались умными и сообразительными зрителями».
Александр Казакевич
Показать больше
