Видите ли, я воспитан несколько по-иному - я опираюсь на заповеди, с какими наше поколение относилось к искусству. Поэтому, отчаянно не снимаюсь в сериалах, которые мне предлагают. Я читаю сценарии и отшатываюсь: это что-то из области “ужастиков”! Настолько всё непрофессионально и нелепо, что я не имею права позволить себе сниматься в такой дури. Во имя своих друзей, которых уже нет в живых.
⠀
На одной кинопробе я даже разрыдался. Все подумали, что я рыдал, «входя в образ», а я рыдал от ужаса сегодняшнего кинематографа, сегодняшнего телевидения. И от роли отказался, хотя там предлагали большие деньги. Нельзя выходить на зрителя на таком низком моральном и интеллектуальном уровне.
⠀
Видите ли, нас учили относиться к своему делу иначе. Если идти на поводу у зрителя, то можно вообще заблудиться. Что сейчас и наблюдается в кинематографе и на телевидении. Мы можем показать к месту и не к месту голый зад. Но это же антиискусство, антиэстетика. Мы же не должны поддерживать ни порок, ни массовый психоз. Иначе не нужна наша профессия. Не нужны ни художники, ни писатели.
⠀
©️ Михаил Кононов

Янина Жеймо на съемках фильма "Золушка" 1947 год
Назло всем скептикам 37-летняя Янина в роли юной девушки даже без грима и спецэффектов выглядела блистательно. Бальное платье ей сшили из обрезков. Денег на достойный реквизит тогда не было. А вот крохотные туфельки 31-го размера делали на заказ.
В жизни актриса настрадалась не меньше, чем ее сказочная героиня. Рано потеряла отца, несколько месяцев провела в блокадном Ленинграде, пережила измену мужа, нервный срыв и депрессию. Янину Жеймо перед съемками сказки даже отправляли на лечение в санаторий.
В перерывах между дублями она щелкала семечки и курила «Беломор». Но когда выходила на площадку, ничего в ней не оставалось от взрослой умудренной жизнью женщины.

Осенью 1933 года Марина Цветаева записывает в своем дневнике:
"Премия Нобеля. 26-го буду сидеть на эстраде и чествовать Бунина. Уклониться — изъявить протест. Я не протестую, я только не согласна, ибо несравненно больше Бунина: и больше, и человечнее, и своеобразнее, и нужнее — Горький. Горький — эпоха, а Бунин — конец эпохи. Но — так как это политика, так как король Швеции не может нацепить ордена коммунисту Горькому… Впрочем, третий кандидат был Мережковский, и он также несомненно больше заслуживает Нобеля, чем Бунин, ибо, если Горький — эпоха, а Бунин — конец эпохи, то Мережковский эпоха конца эпохи, и влияние его и в России и за границей несоизмеримо с Буниным, у которого никакого, вчистую, влияния ни там, ни здесь не было. А последние новости, сравнивавшие его стиль с толстовским, сравнивая в ущерб Толстому — просто позорны. Обо всем этом, конечно, приходится молчать.
Мережковский и Гиппиус — в ярости. Может быть единственное, за жизнь, простое чувство у этой сложной пары.
Оба очень стары: ему около 75, ей 68. Оба — страшны. Он весь перекривлен, как старый древесный корень, гном (только — без уюта и леса!), она — раскрашенная кость, нет, даже страшнее кости: смесь остова и восковой куклы. Их сейчас все боятся, ибо оба, особенно она, злы. Злы — как дyхи.
Бунина еще не видела. Я его не люблю: холодный, жестокий, самонадеянный барин. Его не люблю, но жену его — очень".