Oтвeт женщинe, котopая напиcала мужу о тoм, что ушла к дpугому. Πиcьмо пepeхватили oднoпoлчанe мужа и пoпpocили Симoнoва напиcать oтвeт.
Κoнcтантин Симoнoв
Откpытoe пиcьмo
1943 г:
Жeнщинe из г. Вичуга
Я ваc oбязан извecтить,
Чтo нe дoшлo дo aдpecaтa
Πиcьмo, чтo в ящик oпуcтить
Ηe пocтыдилиcь вы кoгдa-тo.
Βaш муж нe пoлучил пиcьмa,
Он нe был paнeн cлoвoм пoшлым,
Ηe вздpoгнул, нe coшeл c умa,
Ηe пpoклял вce, чтo былo в пpoшлoм.
Кoгдa oн пoднимaл бoйцoв
Β aтaку у pуин вoкзaлa,
Тупaя гpубocть вaших cлoв
Егo, пo cчacтью, нe тepзaлa.
Κoгдa шaгaл oн тяжeлo,
Стянув кpoвaвoй тpяпкoй paну,
Πиcьмo oт вac eщe вce шлo,
Ещe, пo cчacтью, былo paнo.
Κoгдa нa кaмни oн упaл
И cмepть oбopвaлa дыхaньe,
Он всe eщe нe пoлучaл,
Πo счaстью, вaшeгo пoслaнья.
Мoгу вaм сooбщить o тoм,
Чтo, зaвepнувши в плaщ-пaлaтки,
Мы нoчью в сквepe гopoдскoм
Εгo зapыли пoслe схвaтки.
Стoит звeздa из жeсти тaм
И pядoм тoпoль — для пpимeты...
А впpoчeм, я забыл, что вам,
Ηавeрно, бeзразлично это.
Письмо нам утром принeсли...
Εго, за смeртью адрeсата,
Μeжду собой мы вслух прочли —
Уж вы проститe нам, солдатам.
Быть можeт, память коротка
У вас. По общeму жeланью,
От имeни всeго полка
Я вaм нaпoмню coдepжaньe.
Βы нaпиcaли, чтo уж гoд,
Кaк вы знaкoмы c нoвым мужeм.
А cтapый, ecли и пpидeт,
Βaм будeт вce paвнo нeнужeн.
Чтo вы нe знaeтe бeды,
Живeтe хopoшo. И кcтaти,
Тeпepь вaм никaкoй нужды
Ηeт в лeйтeнaнтcкoм aттecтaтe.
Чтoб пиceм oн oт вac нe ждaл
И вac нe утpуждaл бы cнoвa...
Βoт имeннo: «нe утpуждaл»...
Βы пoбoльнeй иcкaли cлoвa.
И вce. И бoльшe ничeгo.
Μы пepeчли их тepпeливo,
Βce тe cлoвa, чтo для нeгo
Β paзлуки чac в душe нaшли вы.
«Нe утpуждaй». «Μуж». «Аттecтaт»...
Дa гдe ж вы душу пoтepяли?
Βeдь oн жe был coлдaт, coлдaт!
Βeдь мы зa вac c ним умиpaли.
Я нe хoчу cудьeю быть,
Ηe вce paзлуку пoбeждaют,
Ηe вce cпocoбны вeк любить, —
К нecчacтью, в жизни вce бывaeт.
Но как могли вы, не пойму,
Стать, не страшась, причиной смерти,
Так равнодушно вдруг чуму
На фронт отправить нам в конверте?
Ηу хорошо, пуcть не любим,
Пуcкай он больше вам не нужен,
Пуcть жить вы будете c другим,
Бог c ним, там c мужем ли, не c мужем.
Ηо ведь cолдат не виноват
В том, что он отпуcка не знает,
Что третий год cебя подряд,
Ваc защищая, утруждает.
Что ж, написать вы не смогли
Пусть горьких слов, но благородных.
В своей душе их не нашли —
Так заняли бы где угодно.
В отчизне нашей, к счастью, есть
Немало женских душ высоких,
Они б вам оказали честь —
Вам написали б эти строки;
Они б за вас слова нашли,
Чтоб облегчить тоску чужую.
От нас поклон им до земли,
Поклон за душу их большую.
Не вам, а женщинам другим,
От нас отторженным войною,
О вас мы написать хотим,
Пусть знают — вы тому виною,
Что их мужья на фронте, тут,
Подчас в душе борясь с собою,
С невольною тревогой ждут
Из дома писем перед боем.
Мы ваше не к добру прочли,
Теперь нас втайне горечь мучит:
А вдруг не вы одна смогли,
Вдруг кто-нибудь еще получит?
На суд далеких жен своих
Мы вас пошлем. Вы клеветали
На них. Вы усомниться в них
Нам на минуту повод дали.
Пускай поставят вам в вину,
Что душу птичью вы скрывали,
Что вы за женщину, жену,
Себя так долго выдавали.
А бывший муж ваш — он убит.
Все хорошо. Живите с новым.
Уж мертвый вас не оскорбит
В письме давно ненужным словом.
Живите, не боясь вины,
Он не напишет, не ответит
И, в город возвратясь с войны,
С другим вас под руку не встретит.
Лишь за одно еще простить
Придется вам его — за то, что,
Наверно, с месяц приносить
Еще вам будет письма почта.
Уж ничего не сделать тут —
Письмо медлительнее пули.
К вам письма в сентябре придут,
А он убит еще в июле.
О вас там каждая строка,
Вам это, верно, неприятно —
Так я от имени полка
Беру его слова обратно.
Примите же в конце от нас
Презренье наше на прощанье.
Не уважающие вас
Покойного однополчане.
По поручению офицеров полка
К. Симонов
Κoнcтантин Симoнoв
Откpытoe пиcьмo
1943 г:
Жeнщинe из г. Вичуга
Я ваc oбязан извecтить,
Чтo нe дoшлo дo aдpecaтa
Πиcьмo, чтo в ящик oпуcтить
Ηe пocтыдилиcь вы кoгдa-тo.
Βaш муж нe пoлучил пиcьмa,
Он нe был paнeн cлoвoм пoшлым,
Ηe вздpoгнул, нe coшeл c умa,
Ηe пpoклял вce, чтo былo в пpoшлoм.
Кoгдa oн пoднимaл бoйцoв
Β aтaку у pуин вoкзaлa,
Тупaя гpубocть вaших cлoв
Егo, пo cчacтью, нe тepзaлa.
Κoгдa шaгaл oн тяжeлo,
Стянув кpoвaвoй тpяпкoй paну,
Πиcьмo oт вac eщe вce шлo,
Ещe, пo cчacтью, былo paнo.
Κoгдa нa кaмни oн упaл
И cмepть oбopвaлa дыхaньe,
Он всe eщe нe пoлучaл,
Πo счaстью, вaшeгo пoслaнья.
Мoгу вaм сooбщить o тoм,
Чтo, зaвepнувши в плaщ-пaлaтки,
Мы нoчью в сквepe гopoдскoм
Εгo зapыли пoслe схвaтки.
Стoит звeздa из жeсти тaм
И pядoм тoпoль — для пpимeты...
А впpoчeм, я забыл, что вам,
Ηавeрно, бeзразлично это.
Письмо нам утром принeсли...
Εго, за смeртью адрeсата,
Μeжду собой мы вслух прочли —
Уж вы проститe нам, солдатам.
Быть можeт, память коротка
У вас. По общeму жeланью,
От имeни всeго полка
Я вaм нaпoмню coдepжaньe.
Βы нaпиcaли, чтo уж гoд,
Кaк вы знaкoмы c нoвым мужeм.
А cтapый, ecли и пpидeт,
Βaм будeт вce paвнo нeнужeн.
Чтo вы нe знaeтe бeды,
Живeтe хopoшo. И кcтaти,
Тeпepь вaм никaкoй нужды
Ηeт в лeйтeнaнтcкoм aттecтaтe.
Чтoб пиceм oн oт вac нe ждaл
И вac нe утpуждaл бы cнoвa...
Βoт имeннo: «нe утpуждaл»...
Βы пoбoльнeй иcкaли cлoвa.
И вce. И бoльшe ничeгo.
Μы пepeчли их тepпeливo,
Βce тe cлoвa, чтo для нeгo
Β paзлуки чac в душe нaшли вы.
«Нe утpуждaй». «Μуж». «Аттecтaт»...
Дa гдe ж вы душу пoтepяли?
Βeдь oн жe был coлдaт, coлдaт!
Βeдь мы зa вac c ним умиpaли.
Я нe хoчу cудьeю быть,
Ηe вce paзлуку пoбeждaют,
Ηe вce cпocoбны вeк любить, —
К нecчacтью, в жизни вce бывaeт.
Но как могли вы, не пойму,
Стать, не страшась, причиной смерти,
Так равнодушно вдруг чуму
На фронт отправить нам в конверте?
Ηу хорошо, пуcть не любим,
Пуcкай он больше вам не нужен,
Пуcть жить вы будете c другим,
Бог c ним, там c мужем ли, не c мужем.
Ηо ведь cолдат не виноват
В том, что он отпуcка не знает,
Что третий год cебя подряд,
Ваc защищая, утруждает.
Что ж, написать вы не смогли
Пусть горьких слов, но благородных.
В своей душе их не нашли —
Так заняли бы где угодно.
В отчизне нашей, к счастью, есть
Немало женских душ высоких,
Они б вам оказали честь —
Вам написали б эти строки;
Они б за вас слова нашли,
Чтоб облегчить тоску чужую.
От нас поклон им до земли,
Поклон за душу их большую.
Не вам, а женщинам другим,
От нас отторженным войною,
О вас мы написать хотим,
Пусть знают — вы тому виною,
Что их мужья на фронте, тут,
Подчас в душе борясь с собою,
С невольною тревогой ждут
Из дома писем перед боем.
Мы ваше не к добру прочли,
Теперь нас втайне горечь мучит:
А вдруг не вы одна смогли,
Вдруг кто-нибудь еще получит?
На суд далеких жен своих
Мы вас пошлем. Вы клеветали
На них. Вы усомниться в них
Нам на минуту повод дали.
Пускай поставят вам в вину,
Что душу птичью вы скрывали,
Что вы за женщину, жену,
Себя так долго выдавали.
А бывший муж ваш — он убит.
Все хорошо. Живите с новым.
Уж мертвый вас не оскорбит
В письме давно ненужным словом.
Живите, не боясь вины,
Он не напишет, не ответит
И, в город возвратясь с войны,
С другим вас под руку не встретит.
Лишь за одно еще простить
Придется вам его — за то, что,
Наверно, с месяц приносить
Еще вам будет письма почта.
Уж ничего не сделать тут —
Письмо медлительнее пули.
К вам письма в сентябре придут,
А он убит еще в июле.
О вас там каждая строка,
Вам это, верно, неприятно —
Так я от имени полка
Беру его слова обратно.
Примите же в конце от нас
Презренье наше на прощанье.
Не уважающие вас
Покойного однополчане.
По поручению офицеров полка
К. Симонов
Показать больше
2 годы назад
2 годы назад
2 годы назад
Если я сама тебе напишу ты обещаешь со мной пойти на встречу, пройти прогуляться или просто выпить кофе а там уже как получиться?
2 годы назад
2 годы назад
2 годы назад
На прощании в Доме кино Панкратов-Чёрный сказал о Меньшове:
«Он так любил народ! И страдал за него! Страдал!» И могло показаться – дежурная фраза, пафос по случаю. Но…
Панкратов-Чёрный вспомнил, как однажды Меньшов целый день таскал его по Астрахани, городу своего детства, с гордостью и страстью показывал родные места, рассказывал о кремле, старинных закоулках, в бар зашли, где к пиву особенную рыбку подают. А спустя пару лет (дело было на шукшинском фестивале в Сростках) уже Панкратов-Чёрный предложил показать Меньшову свою малую родину. «Далеко?» «Да нет, не очень, километров 500» «А что, поехали!».
Сели они в машину и рванули в деревню Конёво Алтайского края. Дальше – прямая речь:
"И вот пока мой сводный брат Коля и его супруга Зоя накрывали на стол, я повёл Володю показать родную деревню, а это одна, собственно, улочка домов тридцать-сорок. Крыши, крытые дёрном, земляными пластами, трава на крышах растёт... Идём, значит, я веду экскурсию:
– Вот видишь развалившийся сруб? Это клуб, в нём даже маленькая библиотечка была.
– А чего ж не восстановят?
– Так ведь кино не показывают, да и ходить уже некому, остались одни старики, молодёжь разбежалась, работы нет, жить здесь не на что... А вот видишь яма и несколько брёвен от фундамента? Это моя школа, я тут до пятого класса учился.
– Что-то больно маленькая какая-то…
– Ну, а что, в избе – комната для двух учительниц, комната для первого и второго класса, комната для третьего и четвертого… А здесь был магазин, из райцентра раз в месяц сахар и конфетки привозили… Ну, вот больше показывать нечего, вся моя деревня…
Вернулись к брату в его пятистеночек, стол накрыт – грузди наши алтайские, огурчики, помидорчики, самогонка, хлебный квас – всё домашнее. Брат весёлый, радуется, что меня увидел, да ещё и познакомился с таким великим артистом и режиссёром, Владимиром Меньшовым. Выпиваем, закусываем, хозяева улыбаются…
А Володя такой серьёзный-серьёзный сидит, мрачный, смотрит Коле за спину, а там на стене коврик – олень воду пьёт и лебеди плавают – а к коврику приколоты ордена и медали. Володя спрашивает:
– Отцовские медали, Коля?
– Да нет, почему… Мои. Вот орден за посевную в таком-то году, а это медаль за уборочную в таком-то… Ценили нас, ценили – работали-то мы с утра до ночи…
И вдруг Володя заплакал.
Мы опешили – что такое?
А он плачет и говорит, всхлипывая: «Ордена, медали… и ты так живёшь?..»
– А что, – Коля засуетился, – Хорошо живу, огород, всё своё, видишь, какой стол… Ну, а денег не платят, так их и тратить не на что…Перебьёмся!
А Володя плакал и плакал, вы не представляете… Как Шукшин в «Калине красной» на холмике – «да ведь это же мать моя»… Вот так и Володя рыдал, рыдал, обнял Кольку по-братски, говорит: «Да как же так! Сволочи! На мерседесах ездят, а всё равно Россией недовольны!..»
Это было так пронзительно… Мы его еле его успокоили … А потом, когда ехали обратно, он вдруг говорит – строго так, горько: «Сашка! Снимать кино надо – о любви! Потому что русскому народу любовь не-об-хо-ди-ма! Иначе озлобится!"
Не идёт у меня из головы эта история о плачущем Меньшове. Плачущем, как Шукшин. Правда, Шукшин плакал в кино, а это в жизни.
©️ Олег Пухнавцев, 8 июля, 21:50
«Он так любил народ! И страдал за него! Страдал!» И могло показаться – дежурная фраза, пафос по случаю. Но…
Панкратов-Чёрный вспомнил, как однажды Меньшов целый день таскал его по Астрахани, городу своего детства, с гордостью и страстью показывал родные места, рассказывал о кремле, старинных закоулках, в бар зашли, где к пиву особенную рыбку подают. А спустя пару лет (дело было на шукшинском фестивале в Сростках) уже Панкратов-Чёрный предложил показать Меньшову свою малую родину. «Далеко?» «Да нет, не очень, километров 500» «А что, поехали!».
Сели они в машину и рванули в деревню Конёво Алтайского края. Дальше – прямая речь:
"И вот пока мой сводный брат Коля и его супруга Зоя накрывали на стол, я повёл Володю показать родную деревню, а это одна, собственно, улочка домов тридцать-сорок. Крыши, крытые дёрном, земляными пластами, трава на крышах растёт... Идём, значит, я веду экскурсию:
– Вот видишь развалившийся сруб? Это клуб, в нём даже маленькая библиотечка была.
– А чего ж не восстановят?
– Так ведь кино не показывают, да и ходить уже некому, остались одни старики, молодёжь разбежалась, работы нет, жить здесь не на что... А вот видишь яма и несколько брёвен от фундамента? Это моя школа, я тут до пятого класса учился.
– Что-то больно маленькая какая-то…
– Ну, а что, в избе – комната для двух учительниц, комната для первого и второго класса, комната для третьего и четвертого… А здесь был магазин, из райцентра раз в месяц сахар и конфетки привозили… Ну, вот больше показывать нечего, вся моя деревня…
Вернулись к брату в его пятистеночек, стол накрыт – грузди наши алтайские, огурчики, помидорчики, самогонка, хлебный квас – всё домашнее. Брат весёлый, радуется, что меня увидел, да ещё и познакомился с таким великим артистом и режиссёром, Владимиром Меньшовым. Выпиваем, закусываем, хозяева улыбаются…
А Володя такой серьёзный-серьёзный сидит, мрачный, смотрит Коле за спину, а там на стене коврик – олень воду пьёт и лебеди плавают – а к коврику приколоты ордена и медали. Володя спрашивает:
– Отцовские медали, Коля?
– Да нет, почему… Мои. Вот орден за посевную в таком-то году, а это медаль за уборочную в таком-то… Ценили нас, ценили – работали-то мы с утра до ночи…
И вдруг Володя заплакал.
Мы опешили – что такое?
А он плачет и говорит, всхлипывая: «Ордена, медали… и ты так живёшь?..»
– А что, – Коля засуетился, – Хорошо живу, огород, всё своё, видишь, какой стол… Ну, а денег не платят, так их и тратить не на что…Перебьёмся!
А Володя плакал и плакал, вы не представляете… Как Шукшин в «Калине красной» на холмике – «да ведь это же мать моя»… Вот так и Володя рыдал, рыдал, обнял Кольку по-братски, говорит: «Да как же так! Сволочи! На мерседесах ездят, а всё равно Россией недовольны!..»
Это было так пронзительно… Мы его еле его успокоили … А потом, когда ехали обратно, он вдруг говорит – строго так, горько: «Сашка! Снимать кино надо – о любви! Потому что русскому народу любовь не-об-хо-ди-ма! Иначе озлобится!"
Не идёт у меня из головы эта история о плачущем Меньшове. Плачущем, как Шукшин. Правда, Шукшин плакал в кино, а это в жизни.
©️ Олег Пухнавцев, 8 июля, 21:50
Показать больше
2 годы назад
Еврейский Волкодав. Давид Курлянд реальный прототип Гоцмана из сериала "Ликвидация".
Бандиты не могли его подстрелить, считали заговоренным и за глаза называли волкодавом.
Он и впрямь охотился на криминальных волков, обезвредил банды "Черная кошка", "Одесский Тарзан", "Додж 3/4"
Увековечили же память опера Давида Курлянда в сериале "Ликвидация", именно с его списан образ Гоцмана, сыгранного Владимиром Машковым.
В эвакуации боролся с бандитизмом в Узбекистане, ведь среди эвакуированных были валютчики, бандиты, дезертиры, а в их поисках чутьё Курлянда никогда не подводило.
Ему было всего 28 лет когда его назначили заместителем начальника Управления уголовного розыска Узбекистана. В родной город Давид Михайлович вернулся лишь 10 апреля 1944 года.
Въехал на танке вместе с освободителями.
Бандиты не могли его подстрелить, считали заговоренным и за глаза называли волкодавом.
Он и впрямь охотился на криминальных волков, обезвредил банды "Черная кошка", "Одесский Тарзан", "Додж 3/4"
Увековечили же память опера Давида Курлянда в сериале "Ликвидация", именно с его списан образ Гоцмана, сыгранного Владимиром Машковым.
В эвакуации боролся с бандитизмом в Узбекистане, ведь среди эвакуированных были валютчики, бандиты, дезертиры, а в их поисках чутьё Курлянда никогда не подводило.
Ему было всего 28 лет когда его назначили заместителем начальника Управления уголовного розыска Узбекистана. В родной город Давид Михайлович вернулся лишь 10 апреля 1944 года.
Въехал на танке вместе с освободителями.
Показать больше