Я не поступил во ВГИК. Я вooбще не был студентом в чистом виде. Я не прошёл твopческие туры - меня не взяли. Я пpocто 1 сентября c улицы во ВГИК пришёл и стал учиться. Я зашёл в аудиторию и пpocто сел. Они даже не знали.
Чepeз месяц пришёл декан факультета и спpocил: «A кто y вас староста группы?» Я думаю: «Hy всё». Встал медленно и говорю: «Я». «A вы кто?» Я говорю: «Андрей Мерзликин».
«Что вы здесь делаете?!» Taкой скандал был!
Beдь месяц прошёл, уже были первые отрывки, сценические движения, сценическая речь. Я ужe ycпел всё это понять и полюбить.
A изначально я просто приexaл посмотреть, кто прошёл. Я же видел, кто поступал, а мнe xoтелось узнать, кто прошёл. Кто эти люди? Чем они лучше? Hy и зашёл в аудиторию.
Это произошло не от большой наглости, не знаю, смог бы я второй раз так. Ho я очень мужественно делал вид, что я там свой.
Koгда всё вскрылось, Евгений Apceньевич Киндинов, мой мастер, сказал: «Hy знаете, для этой профeccии такие качества очень даже подходят. Будешь вольным слушателем?» И меня оставили.
Первый год я ходил вольным слушателем. K концу первого курса бывает отсев профнепригодных.
Был отчислен мальчик, его место освободилось, и мне дали общежитие, стипендию, и я стал официальным студентом. После мне ещё дали повышенную лужкoвскую стипендию.
© Андрей Мерзликин

Блокадный пес Трезор.

В середине 1960-х годов в Ленинграде в районе пригородного посёлка Парголово сносили старые деревянные дома – освобождали место для нового жилого строительства.

Во дворе одного расселённого дома рабочие обнаружили интересный объект – могилку, над которой возвышался обелиск с прикреплённой к нему необычной фотографией.
С той фотографии на памятнике на людей смотрел пёс с большими умными глазами – помесь «двортерьера» с гончей. Подпись гласила: «Дорогому другу Трезору от спасённых им хозяев». Годы жизни, как полагается, тоже были указаны: 1939 – 1945.

Было понятно, что памятник как-то связан с событиями Блокады, и сносить его не стали, а через паспортный стол начали искать бывших жильцов дома.
Через неделю в тот двор пришёл седой мужчина и бережно снял фотографию собаки с обелиска.
Обступившим его строителям он сказал: – Это наш Трезорка! Он спас нас и наших детей от голода. Я его фотографию повешу в новой квартире... После чего мужчина рассказал удивительную историю.

Осенью 1941 года окраины северных районов и пригородов Ленинграда сравнительно мало страдали от обстрелов и бомбёжек. Основные удары неприятеля приходились на центральную часть города. Но голод пришёл и в посёлок Парголово, в том числе и в деревянный дом на четыре семьи, в каждой из которых были дети.

Общим любимцем двора был Трезорка – игривый и смышлёный пёс. Но в одно октябрьское утро в собачью миску, кроме воды, налить было нечего. Пёс постоял, видно, подумал. И исчез.
Жители вздохнули с облегчением – им не нужно было смотреть в голодные собачьи глаза. Но Трезорка не пропал без вести. К обеду он вернулся домой, неся в зубах пойманного зайца. Этого охотничьего трофея хватило на обед для всех четырёх семей. Требуху, лапы и голову отдали главному добытчику.

С тех пор Трезорка начал приносить зайцев почти ежедневно. Пригородные поля опустевших совхозов были заполнены неубранным урожаем – осенью к городу подступил фронт.
Капуста, морковка, картофель, свёкла остались на грядках. И зайцам от этого было раздолье.
В семьях того парголовского двора регулярно варили бульоны из зайчатины. Женщины научились шить из шкурок тёплые зимние варежки, меняли их на табак у некурящих солдат, а табак обменивали на еду. Охотничьи походы Трезора подсказали ещё один спасительный маршрут: дети с саночками ходили на засыпанные снегом поля и выкапывали картофель, капусту и свёклу. Это были хоть и подмороженные, но всё равно ведь продукты.

В новогодний вечер 31 декабря 1941 года детям даже установили ёлку, и на её ветках вместе с игрушками висели настоящие шоколадные конфеты, которые выменяли у армейских тыловиков на пойманного Трезором зайца.

Весной и летом 1942 года жить стало легче – зайцев расплодилось особенно много и охотнику Трезору подвалило работы. Так, благодаря мохнатому-хвостатому добытчику четыре семьи и пережили Блокаду. В их доме никто не умер.

Уже после Победы, в июне 1945 года Трезор, как обычно, с утра отправился на охоту. А через час пришёл во двор, оставляя за собой кровавый след. Он подорвался на мине.
Ненайденных - неубранных мин было ещё очень много в окрестностях Ленинграда. Удивительно, что Трезор не погиб на месте взрыва. Умный пёс, видимо, что-то почуял и успел отскочить. Он доковылял до дома, и умер в родном дворе в окружении дорогих ему людей.
Жители дома плакали над ним, как над ушедшим из жизни близким человеком. Похоронили его во дворе, поставили памятник. А когда спустя годы переезжали в новое жильё – в суматохе забыли о нём.

Рассказав эту душевную историю, пожилой блокадник попросил строителей: – Если сможете, не застраивайте могилу Трезора. Посадите на этом месте дерево, лучше всего ель. Пусть у ребятишек-новосёлов зимой будет ёлка. Как тогда, 31 декабря 1941 года. В память о нашем Трезорке.

В наши дни жители того Парголовского двора уже привыкли, что возле одного из подъездов растёт большая красивая ель.
И не многие знают, что она посажена в память о блокадной собаке, которая спасла от голода шестнадцать ленинградцев.

Кинорежиссер и однокурсник Шукшина Александр Митта вспоминает такую историю. Когда Шукшин пришел поступать во ВГИК, он полагал, что люди собираются, договариваются и артелью делают кино. Но оказалось, что есть главный человек, которого все слушаются, — ре­жиссер. Тогда Шукшин решил поступать на ре­жиссерский факультет. На экзамене М. И. Ромм попросил его:
— Расскажите мне о Пьере Безухове.
— Я «Войну и мир» не читал, — простодуш­но сказал Шукшин. — Толстая книжка, време­ни не было.
— Вы, что же, толстых книг никогда не чи­тали? — удивился Ромм.
— Одну прочел, — сказал Шукшин. — «Мартин Иден». Хорошая книжка. Ромм возмутился:
— Как же вы работали директором школы? Вы же некультурный человек! А еще режиссе­ром хотите стать!
И тут Шукшин взорвался:
— А что такое директор школы? Дрова до­стань, напили, наколи, сложи, чтобы детишки не замерзли зимой. Учебники достань, керосин добудь, учителей найди. А машина одна в дерев­не — на четырех копытах и с хвостом... А то и на собственном горбу... Куда уж тут книжки толстые читать...
Ромм поставил ему «пять» и принял.