Цыганка в морге

Поступила пожилая женщина, ориентировочно в полночь. Доставили нам её привычным способом — труповозкой (буханка такая). За неё специалисты принялись не сразу. Как сказали: «Пусть пока согреется». Ну да ладно, пусть «греется». Тут мне как раз надо было отгружать очередную партию тел в машину, и как-то я так забегался, что вспомнил про бабку лишь через пару часов.

На это вскрытие мне пришлось напрашиваться, потому что случай, очевидно, был штатным. Таких сотни. На деле, бабка скончалась во сне. Тупо от старости. С кем не бывает? Бабка оказалась цыганкой. Это было очевидно и по ФИО её, и по тому, как она была одета, и по фенотипическим признакам (внешний вид по генотипу). Она была полностью чёрная, то есть волосы, глаза и брови были чёрными. На удивление, ногти тоже были чёрными, но не были покрыты лаком. Она не была седой, хотя ей было где-то 96-100 лет. Точно не помню. Так вот, первичный осмотр показал, что смерть наступила от остановки сердечной деятельности. Случай действительно штатный. От подобного умирает достаточно много пожилых людей. Но с самого начала нас постоянно что-то отвлекало и не давало сосредоточиться на ней. То патана вызовут по телефону, то инструмент был не помыт, то растворы кончились. В общем, худо-бедно мы всё-таки приступили к вскрытию. Сняв 100500 тулупов с бабки и прочую хрень (бижутерию), мы обнаружили, что у неё удалены, а точнее тупо срезаны молочные железы. На их месте просто «красовалась» соединительная ткань. Патан сказал, что сиськи ей отрезали очень давно, потому что кожа давно зарубцевалась. Бабка была очень худой, да и вообще ссохшейся. Челюсть была вставная, но с золотыми коронками. На глазах бельма. Так что, скорее всего, она была слепой при жизни. По крайней мере, в последние годы.

Как только патан попытался сделать первый надрез на шее, над нами неожиданно погас свет. Стало абсолютно темно, хоть шары выколи. Свет рубануло по всему моргу. Буквально сразу же включился генератор, и свет был подан. И снова только патан склонился сделать надрез, как вдруг в комнату вбежал сотрудник и попросил его пройти к телефону. Патан ушел. Я остался в комнате наедине с бабкой. Жутковато... Обратил внимание на её чёрные ногти, оказалось, что это не ногтевые пластины, а какие-то чёрные камни, тупо вставленные в пальцы. Но вставлены были хорошо и качественно. Такую херню я видел впервые. Я решил приподнять фалангу, как вдруг рука отдёрнулась. Остаточные рефлексы, мало ли — я вновь попытался приподнять палец и разглядеть получше, как вдруг патан резко зашел в кабинет. Я доложил патану, что обнаружил в его отсутствие. Он удивился, сказал, что, наверное, цыганка из какого-то знатного рода, может быть, при жизни была гадалкой. Я о цыганах не знал ничего, кроме того, что они попрошайки и мошенники, ну и то, что у них есть касты и какие-то там бароны, которые чуть ли не короли у нескольких семей или каст.

Наконец, патан сделал надрез, довёл до низа живота. Раздвинул грудную клетку и увидел, что её сердце находилось с другой стороны. Ну, ничего, бывает, хоть и редко. Дальше всё как обычно. Кишечник полный кала вследствие старческой атонии кишечника. Достали сердце, взвесили — без отклонений по весу. Патан начал его шинковать для гистологов, как вдруг у старухи открылись глаза. Признаться, увидеть вдруг открывшиеся глаза у вспоротой старухи, да ещё и с бельмами — было жутковато. Патан сказал закрыть их. Я послушно закрыл. Но как только закрыл, отвисла нижняя челюсть. А вот это странно, заметил патан, потому как нижняя снабжена сильными мышцами и должна была закоченеть и не открываться. В общем, челюсть я тоже прикрыл.

Как только мы закончили вскрытие, патана резко снова куда-то вызвали, а меня отправили на отрузку, и мы благополучно снова забыли про цыганку. Часам к трём ночи мы о ней вспомнили за кружкой чая с коньяком. Патан сказал, мол, пошли, запакуем её и приберёмся. Приходим туда, а тела нет. Видимо, кто-то за нас всё сделал. Наверное, кому-то понадобился стол, и его освободили. Но сердце её осталось лежать на том же столике, где врач его оставил. Уж если кто-то и навёл порядок, то и сердце должны были убрать тоже. Мы направились к выходу, и вдруг снова погас свет. Позади себя мы услышали лёгкий звук сердцебиения. Врач взял меня за плечо, наклонился к моему уху и поинтересовался, слышу ли я этот звук. Я тихонечко ответил: «Да».

Пока мы шли в отдыхайку, отчетливо услышали еще кое-что — там работал телевизор, хотя света по-прежнему не было. По экрану шли помехи, и раздавалось шипение. Комната была пуста. Никого. В абсолютной тишине за нашими спинами кто-то быстро проскользнул мимо нас, шурша тапками. Мы оглянулись и спросили в темноту:

— Кто это?

Ответа не было. Только кашель вдалеке послышался. Основная масса коллег курила, и, соответственно, покашливала, так что ничего в кашле из коридора необычного не было. Почему только не отозвался никто? Патан сказал:

— Пошли к заведующему, там разберёмся.

Коридоры и расположение комнат мы знали наизусть, кабинет заведующего нашли без труда. Вот только он оказался закрытым. Мы повернули обратно, в сторону выхода, и тут из темноты кто-то спросил:

— Молодые люди, скажите, пожалуйста, а куда я попала?

Голос пожилой женщины. Как? Как здесь оказалась пожилая женщина, одна, в кромешной темноте? После вопроса, она закашлялась — тот же кашель, что мы слышали раньше. Мы с врачом впали в ступор и не могли проронить ни слова. Старуха вновь заговорила:

— Ну, раз молчите, значит, тоже не знаете. Ладно, пойду прилягу.

И тапки шустро зашуршали по кафелю. Мы рванули к выходу. Меня колотило от страха, патана, кажется, тоже. Может, поэтому ручку двери мы нащупать не смогли. Ломились в дверь так, но она не поддавалась ни на миллиметр. Патан сквозь зубы матерился:

— Что за х*** творится? Чё за бабка е*** тут ходит?

— Это, наверное, и есть та цыганка, которую мы... Ну, это... Вскрыли...

И тут мы услышали шорох, словно кто-то вел ладонью по стене. Звук приближался к нам. Потом вдруг резко пропал. Мы стояли и дышали очень тихо, но очень часто. И прямо за нами, прямо за нашими спинами прозвучал голос бабки:

— Вы меня не проводите?

Тут-то мы и рванули кто куда. Я бился руками, ногами и головой обо всё, что мне попадалось на пути. Я не знал, куда бежать. Тупо упёрся в стену и остановился. Развернулся к ней спиной и уселся на пол, поджав ноги, и стал прислушиваться. Тишина. Привстал и зашарил по стенам. Нащупал огнетушитель. Он в коридоре висел только в одном месте. Я, обняв его как родного, весь испуганный, начал соображать, что врач, наверное, побежал в соседнее отделение, через подземные коридоры. Я решил податься туда же. Держась за стену, я добрался одним из переходов до соседнего отделения. Открыл дверь и увидел свет ночных ламп. Я мигом рванул на свет и прибежал на пост, где уже был патан. Там мы оставались до утра, не особо распространяясь о происшедшем.

Утром бабка лежала там же, на том же столе. Правая ладонь ее руки была покрыта палью и известкой, под ногтями — ошметки облупившейся краски. Мы быстро её запаковали и отправили с первой же машиной. После этого всё вернулось на круги своя.

Маша

Баба Маша – человек весьма рациональный. Медик по профессии, она не верит в потустороннюю силу и всегда готова найти объяснение всем мистическим случаям, которые услышит. Но есть и у нее в заначке история, которую она любит рассказывать, когда у нее меланхолическое настроение, а обычно бывает оно у нее два раза в год: в День Победы и День медика. Вот эта история...

Сразу после окончания медучилища еще совсем молоденькую фельдшерицу бабу Машу, а тогда еще просто Марию, отправили в далекое село на вакантное место доктора. Село было небольшим, дворов тридцать, а в плане медико-санитарного состояния она находилась в плачевном состоянии.
Юная комсомолка сразу рьяно взялась за дело. Несмотря на то, что ей чинили препятствия местные повивальная бабка Алевтина Никодимовна и знахарка бабка Чуприха, которую все за глаза именовали ведьмой, дело просвещения аборигенов медленно, но верно, катилось в нужном направлении. Пока через три года практики не пришлось Марии столкнуться с неведомой ей раньше заразой. Сначала умер конюх Федор, ему было сорок лет, он был женат, пятеро детей. Болезнь началась внезапно: после ужина Федор пожаловался на то, что у него болит голова. Он пошел прилечь и утром не проснулся. Следующей жертвой стала 50-летняя Матрена Слепцова – одинокая вдова, жившая поденной работой. Ее хватились только на третий день, когда она не пришла к вдове конюха Федора, Ноне, которой обещала помочь с уборкой картофеля. Так как у Матрены не было родни, то Марии удалось провести вскрытие, которое, однако, не дало никаких результатов. Все внутренние органы были абсолютно на внешний взгляд здоровы, и причину смерти установить не удалось. После смерти Матрены прошло две недели, и снова смерть унесла новую жертву. Умер маленький мальчик Андрюшка, прямо во дворе дома, где играл в палочки со своей старшей сестрой Настей. Со слов Насти Андрюшка только и успел коснуться рукой головы и сказать: «Болит», а затем упал и умер. Этот мальчик был внуком Алевтины Никодимовны; когда женщине сообщили о случившемся, ее хватил удар. Позвали Марию, но инсульт, судя по общему состоянию, был обширный, и помочь она ничем не смогла. Через три часа Никодимовна ушла вслед за внуком.
В тот вечер улицы были пустыми, люди попрятались по домам, и только осенний ветер пел свои заунывные песни, торопясь уступить дорогу грядущим зимним буранам. Мария сидела у печки, размышляя о том, что же стало причиной смерти трех разных людей, не имевших ничего общего, кроме места проживания. В дверь постучали, и в дом зашла бабка Чуприха, она буркнула «Здрасьте» и, подвинув табурет к печи, села на него, протянув озябшие руки к огню. Внезапно без предупреждения она заговорила:
– Слышь, девка, надо тебе убираться отсюда. Страшный грех взяла я на душу, не надо было мне слушать Никодимовну. Ну да теперь чево говорить, надо дело делать. Беги, девка, беги.
Она встала и направилась к дверям, на пороге остановилась, немного постояла и сказала, не оборачиваясь:
– Если услышишь шаги за спиной, беги, не оборачивайся и не слушай, беги.
С последним словом за бабкой захлопнулась дверь. Ночью Маша спала плохо, ей снились какие-то кошмары. Утром она проснулась абсолютно разбитая. Выйдя на улицу, глядя на хмурое небо, она побрела в сторону медпункта; что-то было не так, но ей так хотелось дойти уже до работы и прилечь на кушетку, что она махнула на все рукой и побрела дальше. Добрела до домика, где располагался ее медпункт и, только взявшись за ручку двери, она поняла, что не так. Стояла абсолютная тишина, не мычали коровы, не брехали собаки, не раздавался людской говор, даже ветер, кажется, играл в молчанку. От этой тишины вдруг мурашки поползли по коже у Марии, она знала эту тишину, мертвую тишину покойницкой, где добрейший доктор Антон Исаевич учил их анатомии, препарируя тела и демонстрируя органы, о которых рассказывал. Оставив дверь в медпункт отворенной, Мария зашла в соседнюю ограду, где жила баба Валя, работавшая у нее санитаркой за полставки. Постучавшись и не дождавшись ответа, Мария, зашла в избу – баба Валя сидела за столом, уронив голову на грудь и вся как-то обмякнув. Маша сразу поняла, что бабе Вале уже не помочь, но профессионализм взял вверх, и она дотронулась до руки своей бывшей санитарки, но дальше этого дело не пошло, рука была ледяная.
Выйдя на крыльцо, Маша немного пришла в себя. Она окинула взглядом улицу и вдруг поняла, что она осталась совсем одна. Взяв себя в руки, она бросилась к колхозной конюшне. Там царила все та же тишина. Лошади лежали в стойлах, в одном из стойл, прислонившись к стене, сидел на корточках конюх дядя Федя. Казалось, он просто прикрыл глаза, чтобы отдохнуть, но Мария понимала, что это неправда. Она попятилась назад к выходу. Выйдя из конюшни, Маша еще раз окинула взглядом село и бросилась бежать.
Единственная дорога из села вела к соседней деревне, по этой дороге и побежала Мария. Она уже миновала околицу, как вдруг услышала позади себя топот копыт, она уже было обернулась, как заметила у придорожной сосны бабку Чуприху – она стояла, опираясь на свой посошок, бледная как смерть, и едва шевелила посиневшими губами, но голос ее прозвенел громко, словно в голове у Маши: «Беги, девка, беги». Невесть откуда у юной фельдшерицы прорезалось второе дыхание, и она стремглав побежала по дороге. Позади она слышала крики бабки Чуприхи и ее голос звучал уже не в голове: «Помоги, мне, помоги», но, памятуя о словах самой бабки, бежала она, не оглядываясь до самой соседней деревни, где и пала оземь, едва добежав до околицы. Ее подобрала местная жительница, которая шла по воду к колодцу и вызвала местного врача Николая Петровича, с которым часто встречалась в райздраве Мария. Николай Петрович внимательно выслушал ее, дал ей успокоительное, устроил на временный постой к местной санитарке бабе Нюсе и вызвал милицию из районного центра. На следующее утро они с милицией отправились в село. Еще издали они почуяли запах гари, у околицы они остановили подводу, взору прибывших открылась ужасающая картина: все село выгорело, не осталось ни одной целой постройки. Огонь был такой силы, что все, что смогли найти в пепле, это несколько косточек от разных людей.
После месяца разбирательств комиссия ОГПУ приняла решение закрыть дело, наложив гриф «Особо секретно». Мария Калашникова получила 15 лет лагерей за «вредительство и шпионаж», отсидела она их от звонка до звонка.

Две истории из Эвенкии

Рассказал мне эти истории один товарищ во время службы в армии. Чтобы вам было легче представить, опишу его: низкорослый (около 150 см), но крепко сложенный, азиатской внешности — эвенк, охотник. Такой Дерсу Узала. Человек крайне спокойный, молчаливый, неразговорчивый. Жил он в небольшой деревеньке посреди тайги, где-то в Эвенкийском районе. Глухомань жуткая. Зимой уходил в лес на охоту, там у него был охотничий домик. Места дремучие, соответственно, у местных полно поверий о всякой нечисти.

Ну, к сути. Как-то раз ему позвонила сестра и попросила переночевать у неё. Одной, с детьми в избе жутковато. Муж уехал на снегоходе в другой посёлок. На улице -40.

Пришёл к вечеру, поужинали и стали укладываться спать. Сестра с детьми легла на диване, а ему постелила на полу, на матрасе. Улеглись, уснули.

По его словам, он проснулся среди ночи и услышал, как по кухне кто-то тихонько ходит. В тот момент он подумал, что кто-то из детей встал попить воды. Не обращая внимания, снова уснул. Но через некоторое время опять проснулся. По кухне снова кто-то ходил. Уже не тихонько, а вполне себе обычным шагом. Мой товарищ приподнялся посмотреть, кто же из детей шарится по кухне среди ночи. Но дети с сестрой были на месте.

Тогда он подумал, что это вор. Он решил тихонько разбудить сестру, чтобы не пугать резким шумом. Как только она услышала шаги на кухне — испуганным голосом сказала, что нужно очень быстро выйти на улицу, и начала поднимать детей. В этот момент мой товарищ выглянул на кухню. Там никого не было. При этом в дальнем конце помещения явно кто-то ходил. Вот тут его, говорит, и окатило волной холодного страха.

Пока все одевались, шаги становились то тише, то громче, то пропадали. Наконец, товарищ с сестрой и детьми вышли из зала в кухню, где в закутке была прихожая, и начали быстро одевать верхнюю одежду. Дети уже были на гране истерики. В этот момент отчётливо послышался мощный топот, как будто кто-то побежал прямо на них. Выскочили, говорит, на мороз в одних носках, вещи под мышкой. Дети уже ревут ненормальным голосом, у них самих руки трясутся. Ночевать пошли к соседям. Сестра, говорит, отказалась объяснять, что там произошло, сказала, что не знает. А у него после этого несколько волос поседело.

И вторая история. Дядька у этого моего сослуживца тоже охотник. А они, охотники, когда уходят в лес — идут далеко (охотятся, в основном, на песцов, поэтому тяжёлые туши таскать не приходится), у них в лесу построены избушки, и в каждой печь, запас дров, еды, спички и т.д. Всё необходимое и с собой есть, но на крайний случай.

Так вот, дядька шёл из одной избушки в другую. То ли по тропе, то ли на снегоступах — хз. Шёл почти весь день. По пути останавливался на привалы. В первый раз — чайку попить, второй — пообедать, в третий снова на чаёк, да передохнуть. И когда оставалось дойти совсем немного, решил он в четвёртый раз остановиться, передохнуть, да чаю попить. И как назло — спички не зажигаются. Спички они носят непромокаемые, да плюс специальные охотничьи, которые и сырыми загорятся. А вот фиг — не загорается, хоть ты тресни. Хвать зажигалку — нету. Вроде как оставил на предыдущей стоянке. Ну что, плюнул и дальше пошёл. Дошёл до избушки, все хорошо, обустроился, заночевал, а поутру пошёл охотиться. Заодно решил зайти на предпоследнюю стоянку — зажигалку поискать. А там и следы нашёл. Прямо по пятам за своими вчерашними. Медвежьи. И местами с кровяными каплями. Хз, может, раненый какой. Медведь, говорит, за ним с самого начала шёл. Догонял. Скрадывал — как мой друг выразился. По первым двум стоянкам спокойно шёл, а на третьей почуял, что уже близко, и побежал. Следы, говорит, далеко друг от друга, прыжки широкие были. Так вот, если бы дядька на четвёртой стоянке встал, то уже бы не дошёл. Шатун бы его задрал.